Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Лекарь — от слова «лечить». Или целитель — восстанавливающий целостность.
Натан сплюнул:
— Да ну тебя! Обижусь.
— На обиженных, от «объезженных» — воду возят. Да и не боюсь я больше ничего. Понимаешь — умирать страшно первый раз. Я умер — вы меня возродили. Нет страха. Ладно. Загрузил я тебя. Ты что сказать-то хотел?
— Военком тобой интересовался. Сам на нас вышел. Ему начальник станции такое напел, что хоть в рай, то есть в партию, без очереди принимай. Впечатлил ты человека.
— А военком?
— Состоянием твоим интересовался. Запросы на тебя ушли по прежнему месту службы. Так что скоро на довольствии от нашего горвоенкомата встанешь.
— Ой ли? Скоро запросы не вертаются.
— А ты пока на больничных харчах. Вещи тебе не нужны, деньги тоже…
— Нужны.
— Зачем? Тебе и из территории госпиталя отлучаться нельзя.
— Но у меня есть среди лекарей хороший товарищ.
— Не Натаном случаем, зовут? Так в этом я тебе совсем не товарищ. Я обрадовать думал, а ты и на шею сразу ноги закидываешь.
— Кузьмин! — раздался от дверей госпиталя сердитый девичий голос. Одной из медсестёр, ехавших в полуторке со мной на станцию. Та, что комсорг. Сегодня её смена. И хотя она не старшая медсестра, но очень ответственная девушка. По меркам 21-го века — даже чересчур.
— Людочка, я здесь! — крикнул я.
Как я и рассчитывал, её неуёмная энергия и молодость не дадут ей ждать меня на входе. Прибежит. Правда, бежит. Одной рукой придерживая халат, другой широко отмахивая.
— А, Натан Аароныч, и вы здесь.
— Да, Людочка. Виктор Иванович меня развлекать изволили. Вы не за этим ли сами пожаловали?
Девушка смутилась. Натан торжествующе глянул на меня, я усмехнулся.
— А я увидела в 23 палате столпотворение, думала — опять старшина байки рассказывает.
— Людочка, красавица, рассказывают сказки, а байки я травлю.
— Они что — яд?
— Ну, нет. Это как сеть, когда рыба в неё попала, потихоньку травишь, отпускаешь сеть, чтобы рыба-слушатель глубже запуталась и не вырвалась. Или как избыточное давление из котла всеобщего внимания и почитания стравливают клапаном моего рта, чтобы не разорвало котёл моей головы.
— Вот вы меня уже и запутали. — рассмеялась девушка.
— А вы мне, милочка, как раз и нужны. Натан Аронович, не уходите. Вас тоже касаемо, как ответственного и душевного (душевного я подчеркнул интонацией) человека, лекаря.
— Натан Аароныч, он вас обзывает, а вы молчите? — рассмеялась девушка. Какая смешливая. А ещё комсорг. Это когда же комсорги превратятся в выродков Чубайсов, Гайдаров и других «комсомольских вожаков»?
— Милая Людочка, он считает, контуженный на всю голову, что так он мне честь оказывает. Лекарь от слова лечить, а врач — от «врать».
— Правда — контуженный.
Мы смеялись все трое.
— Людочка, вы не обратили внимание — для чего собрались в моей палате все эти раненные, а я не сомневаюсь, что там были только раненные?
— Да нет, как-то. Увидела — вас нет. А так, тихо сидят, едят, разговаривают вполголоса.
— А запах? Ничего не заметили?
— Да нет. Запах, как запах, — Людочка сморщила носик. Да, запах госпиталя — то ещё испытание.
— А когда вы огурцы последний раз ели?
— Утром сегодня, за завтраком. Что вы загадки какие-то загадывайте. Скажите толком.
— Ко мне сегодня Екатерина Георгиевна приходила.
Людочка фыркнула.
— Да я знаю, что вы в курсе. Но дело не совсем в ней. Она принесла огурцы, зелень. Наверное, весь сегодняшний урожай. Вы-то их каждый день едите, вот даже и не заметили ничего особенного, а бойцы уже неизвестно сколько на фронте одной кашей питались. Представляете, как она опостылела. А тут зелень. Вот они на запах и сбежались. Представьте, как улучшились вкусо-ароматические качества той же каши с укропом, петрушкой, зелёным луком, с хрустящим огурцом вприкуску. В кухне этого нет. Почему-то. Хотя лето. А это витамины, это очень полезно.
— Да, — задумчиво протянул Натан, — как-то мы это упустили. В больнице, обычно, это родные и близкие обеспечивают. Мы и привыкли. Надо дать заявку в заготконтору.
— И они проведут продразвёрстку. И привезут тебе вялые, подгнившие, сгоревшие, сопревшие овощи и фрукты. А толку? Народ озлоблен, раненным не легче. Смысл?
— А как?
Едва поймал себя за язык. Чуть не сказал: «пиар-акция». Пришлось на ходу перевести на человеческий язык:
— Грамотная, без фанатизма и насилия, общественная работа. Город наполовину состоит из дворов. Сады, огороды. На них иногда вырастает больше, чем хозяевам необходимо. Рядом — села, посёлки. Надо провести общественную работу. Я думаю, если людям просто рассказать, что госпиталь полон раненных и увечных, что им для поправления требуется свежие плоды, ягода, овощи, фрукты, молочная продукция, люди сами попрут излишки в госпиталь. Но только рассказать, попросить, ни в коем случае не требовать. Действием сим они должны себя возвысить, жертвуя. А любая обязаловка унижает. Только добрая воля. Один из десяти соизволит — госпиталю хватит за глаза. Вот для этого, Людочка и нужны ваши комсомолки. Обойти людей, пообщаться. Деликатно и ненавязчиво. Сумеете?
— Конечно. Завтра же подниму этот вопрос на собрании ячейки.
— Ни в коем случае. Никакой компанейщины и штурмовщины. Строго в индивидуальных беседах. А по комсомольской линии отчитаетесь по итогам. Назовёте инициативой каждого отдельного комсомольца. Это должно выглядеть впечатляюще. Подумайте, Людочка. И помните — деликатно и ненавязчиво.
— А получиться? Согласятся ли люди своё отдать? Бесплатно.
— А дайте им шанс. Но не ждите многого. И они вас приятно удивят. Это же русские люди.
Ну, вот. И всё обсудили. Но расходиться никто не спешил. Мне в палату не хотелось, но и мои медсобеседники не уходили. Словно ждали чего-то.
— Виктор Иванович, спой что-нибудь, — попросила Люда.
— Людочка, разве я Шаляпин? Даже не Утёсов. И не Бернес, — больше исполнителей этого времени я и не знал.
— Но ведь вы так замечательно спели:
Стрелы слова — не отпускай моей руки, Фразы в ветра — не бросай! Стрелы слова — вера моя, мои грехи, Крик небесам: не бросай!