Секс. Любовь. Свадьба
Шрифт:
Я ловлю ее прежде, чем она успевает добежать до койота, и усаживаю себе на колени.
— Это не щенок.
— А выглядит, как он.
Оливер фыркает и бросает в него камень.
— Это койот, тупица.
Койот не двигается, даже когда Севи начинает на него рычать. Дети смотрят вниз, на свою маму.
— Спасибо за помощь, — ворчит Келли, откидывая прилипшие к лицу волосы и удерживая на руках теперь уже чистую и полуобнаженную Фин. Я улыбаюсь Фин, которая тут же дергает меня за волосы.
— Ты бы предпочла, чтобы я позволил этой штуке съесть наших детей?
— Твою мать! — Именно в этот момент
Отстранив руку Фин от своих волос, я беру ее на руки и сажаю на другую ногу, рядом с Хейзел.
— Похоже, что нет. — Я пытаюсь прижать девочек к себе, но Фин отталкивает меня. — От тебя воняет, — говорю я ей шутя, и она извивается, чтобы отстраниться. Ее звонкий смех вынуждает койота отступить.
Дети начинают ее щекотать, чтобы она продолжила хохотать, потому что Фин очень редко так смеется. Улыбаясь, я смотрю на Келли. Она тоже улыбается, а закат солнца отражается в ее глазах. Моя жена чертовски красива при этом свете. Давно не видел у нее такой улыбки. Два года, если быть точным. До того момента, как Мара заболела раком, и с тех пор — ни разу.
Маленькое дикое дитя, которое отказывается говорить и пахнет дерьмом, заставляет нас всех смеяться.
* * *
После полуночи, когда дети уже спят, я ищу в пустыне отель, где мы сможем отдохнуть. Я счастлив, что они заснули, потому что, если бы услышал еще хотя бы раз песню «Детеныш акулы», то просто сбросился бы на машине со скалы, как только нашел ее.
Келли смотрит на бесплодную землю, залитую лунным светом. В ее глазах стоят слезы.
— Думаю, мы должны сводить детей на могилу Мары.
Мое сердце бешено колотится в груди, отчего хватка на руле становится сильнее. Я прислоняюсь к двери.
— Можешь отвести их.
Она смотрит на меня.
— Что?
— Я сказал, что можешь сводить их туда, — отвечаю я. Горло сдавливает от нахлынувших слез, которым я не позволю пролиться.
Свет от фонарей, стоящих вдоль шоссе, освещает ее лицо. Я чувствую, как жена прожигает меня взглядом, а затем с укором спрашивает:
— Так ты не поедешь?
— Ее там нет, Кэл. Это просто ее тело. Я не вижу в этом смысла.
— По крайней мере, хоть что-то. Детям нужно во что-то поверить и увидеть могилу.
— Детям или тебе?
— Не имеет значения, Ноа.
— Так ты сейчас еще и злишься?
— Да. Потому что ты делаешь все возможное, чтобы ее забыть.
Это правда. Но я никогда не хочу в этом признаваться. Мне так проще.
— Да.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что мне больно. Так чертовски больно, что я даже не могу слышать ее имя. Поэтому мне не нужно это гребаное напоминание.
Келли выражает полнейшее разочарование вперемешку с ужасом.
— Я не позволю, чтобы наши дети выросли, не зная о ней. Я отказываюсь ее забывать.
Я тоже не хочу ее забывать. Не хочу, но боль и вина… Я не хочу их испытывать.
Со стоном я провожу рукой по волосам, другой удерживая руль. Во рту пересохло, губы сжаты. Келли больно. Я смотрю в ее измученные голубые глаза, полные слез. Мне надоела эта пустота между
— Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал?
При этих словах меня окутывают воспоминания. Келли сказала мне то же самое, когда врачи сообщили нам, что рак Мары распространился так быстро и обширно, что она не выживет.
— Я не могу этого сделать, — кричала она, уткнувшись в мое плечо. — Я не могу принять такое решение.
Тогда я сказал ей:
— Мы не можем продолжать лечение.
Мы не могли. Я бы не заставил Мару пережить более тяжелые муки, чем те, через которые она уже прошла. Ее детство закончилось. За последние несколько месяцев ее ярко-голубые глаза стали безжизненными, а тело вынесло много страданий.
Я замираю, тело каменеет от напряжения. Внизу живота я чувствую комок нервов. Мне нужен воздух. Я открываю окно. Но это не помогает. Сглотнув ком в горле, я повторяю:
— Скажи, чего ты хочешь от меня?
Келли вздыхает, по ее щекам текут слезы. Я пристально смотрю на нее.
— Я не должна говорить тебе, что делать.
Я внимательно наблюдаю за ней оценивающим взглядом. Обычно я стараюсь не показывать свои эмоции, но здесь, в машине, в замкнутом пространстве, горечь и предательство очевидны.
— Теперь ты меня ненавидишь?
— Я уже ничего не знаю. — Келли не кричит, но от этого высказывания мое сердце бьется сильнее. — А ты этого хочешь?
Грудь сдавливает. Я не огрызаюсь, но мой ответ звучит решительно:
— Нет.
Я не хотел возвращаться в Остин. По многим причинам. Никогда в жизни. Но здесь мы похоронили Мару, и я знал, что, в конце концов, мы вернемся обратно. Просто не думал, что это произойдет в тот момент, когда наш брак будет висеть на волоске.
Я смотрю на Келли. Она плачет. Я знаю, что сейчас должен протянуть руку и утешить ее, однако не могу этого сделать.
ГЛАВА 24
Келли
Он даже не понял, как его выбросили. В буквальном смысле.
(Бедный дневник. Он такого не ожидал)
Дневник, я так зла. Нет, я безумно зла. Существует ли для описания этого состояния подходящее слово? Ноа не хочет посещать могилу Мары. Почему? Почему бы ему не сходить туда? Я не знаю и не могу понять его логику. Честно говоря, дневник, когда я начала писать тебе, то думала, что ты сможешь меня исцелить. Я думала, ты сможешь залечить мои раны. Я подумала, может быть, благодаря воспоминаниям я смогу снова найти себя и понять, когда мы потеряли связь. Я знала, что это произошло, когда умерла Мара, просто подумала, что со временем мы снова сможем обрести друг друга. Я решила, что постепенно Ноа откроется мне, и наши отношения придут в норму. Но как мы можем это сделать, если он постоянно отталкивает меня и не может открыться? Я боюсь, что наши отношения снова на грани, потому что каждый раз, когда он закрывается от меня, мое сердце чуть-чуть остывает. В конце концов, не уверена, хватит ли сил, чтобы пережить это.