Семь алмазов французского графа
Шрифт:
– Простите, граф, проходите, прошу Вас – опомнилась она, и указала ему на кресла, усевшись первой в одно из них.
– Приказать принести вина? – спросила она, включаясь в роль гостеприимной хозяйки.
– Пожалуйте! – кивнул граф, и Лизонька протянула руку к колокольчику, лежащему на столике возле кресла.
Она слегка расслабилась, выпив несколько глотков вина, которое граф самолично разлил по бокалам и преподнес ей, а потом обратила свой взор на Сен-Жермена.
Граф же, в свою очередь, принялся рассказывать ей о том, что связывало его с Петром Петровичем Лукиным.
– Надеюсь,
– Я не вникала в его дела – честно призналась Лизонька, для которой такое заявление графа было совершенной новостью. – Но мне очень интересно было бы об этом узнать – тут же выказала она желание, чтобы не выглядеть в глазах графа совершенной невеждой.
А он, казалось бы, только и мечтал услышать об этом ее желании и, улыбнувшись, принялся рассказывать ей о масонстве и о том, что именно это и связывало графа с ее покойным супругом. В речи графа присутствовала какая-то особая величавая грация, притягательно действующая на собеседника и благородство, подоплекой которого служила его внутренняя утонченность и культура поведения. Причем рассказ его выражался умением предугадывать всякий раз вопросы, которые задавала ему Лизонька.
«Вас, наверное, интересует то-то и то-то» – улыбался граф, едва уловив в ее ровном взгляде, устремленном на него, некую заинтересованность, и тут же сам отвечал на ее не заданный вопрос, как правило, никогда не ошибаясь.
Одним словом, они пили вино и беседовали, причем граф, в отличии от Лизоньки, только слегка его пригубил, составляя ей компанию, и в конце концов, заставил Лизоньку обратить на это внимание. И вдруг она вспомнила, что в дворцовой гостиной, когда дамы бурно обсуждали персону Сен-Жермена, кто-то сказал, что он не пьет вина и не сет мяса.
– Простите, граф, мне, наверное, не стоило предлагать Вам вина? – воскликнула она.
– Почему? – удивился гость.
– Я, кажется, слышала где-то, что Вы его не пьете, но совершенно об этом забыла.
Граф рассмеялся.
– Елизавета Арсеньевна, Вы просто прелесть, как хороши в своей непосредственности. И вообще Вы очень хороши! – посерьезнев, тихо сказал он, при этом, взглянув на Лизоньку так, что кровь застыла у нее в жилах, а потом, словно ее кто-то отпустил из холодного плена, разлилась по всему телу горячими тонкими струями.
– И она вдруг подумала – «возьми он сейчас меня за руку и поведи в спальню, я бы последовала вслед за ним без всякого сопротивления».
То, что было написано на ее лице в этот момент, по всей видимости, для графа загадки не составило. Он, казалось, читал ее мысли, и, рассказывая о чем-то в этот момент, вставил в свой рассказ совершенно лишнюю фразу, сделав на ней особый акцент.
– Всему свой черед! – сказал он, при этих словах заставив Лизоньку смутиться и залиться краской.
… А столичная знать, между тем, принялась задавать балы. И каждый почитал за честь пригласить на них графа. Вот только приглашения эти он не всегда принимал, ссылаясь на занятость, а в чем она заключалась эта его занятость, для всех оставалось загадкой. Однако если Сен-Жермен и оказывался у кого-то на балу, то там непременно присутствовала Елизавета Арсеньевна
Вскоре его пристрастие к молодой вдове стало столь заметным, что начало обсуждаться. И слухи об этом однажды достигли ушей княгини. Анна Сергеевна отправилась к дочери и прямиком заявила ей о блуждающих столичных сплетнях.
– Но, мама! – возразила ей Лизонька. – Мы с графом просто друзья. Он, оказывается, был хорошо знаком с Петром Петровичем, да не просто знаком! – И она принялась рассказывать княгине о масонстве.
– Глупости все это! – заявила Анна Сергеевна. – К чему это вдруг зрелому мужчине забивать голову молоденькой женщине такими нелепостями? Это, похоже, только предлог! Ничего, теперь я сама прослежу за Вашей с ним так называемой дружбой.
Но как не велика была бдительность княгини, уберечь дочь от любовной связи с графом она не смогла.
Граф, почуяв наблюдательность княгини, словно опытный дрессированный пес, на ее глазах держал Лизоньку «на расстоянии». Однако стоило Гагариной притупить свое внимание, тотчас же принимался нежно и трепетно ухаживать за ее дочерью, предугадывать любые ее желания, тонко проникаться ее проблемами, не упуская случая не только легко и красиво пофлиртовать, но и дать дельный совет. Чувства Лизоньки при этом, расшатанные опытным ловеласом до максимального амплитудного значения, достигли такой высокой точки накала, что сдерживать их она уже не могла.
И вот однажды, приготовившись к очередному визиту графа, она решила для себя – либо сегодня, либо никогда!
Граф почувствовал ее настрой, как только переступил порог гостиной. Лизонька была напряжена до нервозности. Ее глаза лихорадочно блестели, щеки терзал неровный румянец, пальчики, к которым он прикоснулся губами, были горячи и трепетны. И он нарочно задержал свои уста на них дольше обычного, пока взволнованная Лизонька сама не выдернула руку.
– Что случилось, Елизавета Арсеньевна? – спросил граф и нежно ей улыбнулся.
– Ничего! Я немного не в себе. У меня болит голова.
– Сядьте! – скомандовал граф и по – хозяйски указал ей на кресло.
Лизонька покорно села, напряженно выпрямив спину и вздернув голову, словно приготовилась к чему-то опасному. А граф легкими шагами ступая по мягкому ковру, подошел к ней сзади.
– Вы позволите мне снять Вашу боль? – спросил он и, не дождавшись ответа, запустил руки ей в голову.
– Ой! – невольно вырвалось у Лизоньки, когда тщательно уложенный русый локон ее волос выбился из прически и вольно повис у виска.
– Т – с! – прошептал ей на ухо граф.
– Расслабьтесь, закройте глаза и не обращайте никакого внимания на Вашу прическу. Вы, Елизавета Арсеньевна, страсть как хороши, что с ней, что без нее! – и он принялся нежно массировать ей виски, а потом затылок.
– Боже, что Вы делаете? – простонала Лизонька.
– Разве Вам неприятно?
– Мне…мне неловко! – призналась она.
– Неловко? – удивился граф. – Но это всего лишь массаж, Елизавета Арсеньевна! А я – то думал, что Вы гораздо смелей.