Семь дней Создателя
Шрифт:
— Пошти на полпальца входит. Мозги-то как не вышибли. Помнишь что?
Я помотал головой.
— Где живёшь? Кем трудишься?
— Ну, ясен хрен, не работягой — это реплика от костра.
— Поутру нашли в беспамятстве и в карманах пустота. Сначала думали дохляк — эти твари сожрать хотели, я не дала.
— Спасибо.
Кто-то с поправкой влез:
— Спасибо слишком много, а вот по флакону на брата сама раз.
Нашлись варианты.
— Теперь, как благородный человек, ты обязан на Надьке жаниться.
Хохот у костра. Реплики.
— Переедешь в дом буржуйский, Кащеевна, мы к тебе на опохмел ходить станем.
— А можа нас, куда пристроишь при барских хоромах — и ноги бить не надо.
— Подымишься, обитель твою сыщем, — пообещала толстая моя спасительница. — На, съешь, сама жевала.
Она сплюнула на ладонь и сунула мне в рот что-то вроде хлебного мякиша. Я поперхнулся и зашёлся в кашле — где-то в пыли, у её ноги, потерялась подачка.
— Ходули-то шевелятся? — спросила Кащеевна, но погладила не бедро или колено, а ширинку брюк.
А чёрт их знает!
Посмотрел на свои конечности. Попробовал согнуть в колене одну ногу — получилось. Потом вторую. И руки функционируют…. Только ощущение, будто на запястье оптимизатор — ни жара костра не чувствую, ни прохлады ночи. И боли не чувствую.
А должна быть!
Пощупал вмятину во лбу — круглую, глубокую — след молотка в пластилине.
— Хоть чернильницу ставь, — порадовалась за меня Кащеевна.
Как могло такое случиться?
Помню бандюков, "Мерседес" чёрный, наш разговор…. Как тормознулись у обочины, тоже помню. Вылез обнадёженный, а потом удар — в лоб, молотком. Должна была треснуть кость и брызнуть мозги, а получилась вмятина. И запекшей крови нет. Даже кожа будто цела.
— Нет зеркальца? — спросил.
— Лежи уж, — Кащеевна убрала мою руку со лба, — князь Гвидон.
Кто-то был начитаннее:
— Если ты про звезду, что в торцу горит, то эта у евоной жонки — царевны-лебедь.
— Что за народ? — спросил и смежил веки, чтобы не видеть испитые рожи в бликах костра.
— Эти-то? — для полного обзора Кащеевна пристроила мою голову на объёмное своё брюхо. — Эти-то? Щас познакомлю. Вон Ванька Упырь — кровь сосёт из мертвяков.
— Врёшь, Надюха, — вяло откликнулся мужичонка с маленьким бледным безволосым личиком, чем-то напоминающим страусиное. Может, крупным широким носом, гнущим шею и фейс к груди? Или маленькими луповатыми глазками, как пуговицы нарядной кофты, поблескивающие всполохами костра? — Кровяка в трупе сворачивается — попробуй, высоси.
— Вы что, действительно человечиной питаетесь?
— И крысятиной, и грачатиной, и ежатиной — мясо же, — это сказал одноногий, безликий, с огромным кадыком на длиной худой шее, в тельняшке под короткорукавым пиджачком с чужого плеча.
— Макс Афганец, — представила Кащеевна товарища. — С зонтиком вместо костыля, а скачет так, что не убежишь — даже не пытайся.
— Зачем мне от него бегать?
— Мало ли…, - покрутил лысой головой с приплюснутым черепом ещё один участник вечерни. — Вот захочешь смыться, не рассчитавшись….
— А я вам должен?
— Боря Свиное Ухо, — представила Кащеевна. — Говорит, в прежней жизни трактир держал — конкуренты сожгли. Сам едва спасся — шевелюру огонь слизнул, а обгорелые уши трубочкой свернулись.
— Слышите, братва, как Звезданутый запел? — забеспокоился бывший трактирщик. — Мы его, буржуя дрёбанного, нашли, с дороги пёрли, от дожжа укрыли, у костра согрели, а он — чего я вам должен? Да ты по гроб жизни нам должен за содеянное — по гроб и не рассчитаешься.
— Угомонись, — махнула толстой рукой Кащеевна.
— Выпить ба, — мечтательно вздохнул малый с крепкими, но обвислыми плечами. И руки у него были мощные — длинные мускулистые с широкими заскорузлыми ладонями. Вот ноги подкачали — короткие, кривые, как у карлика.
— Филька Звонарь, — представила Кащеевна. — С им не разговаривай — глухня. Силы немеряной — это ён тебя сюда на сабе пёр. А вот стрючком подкачал — меньше мизинца.
Рукастый коротконог, заметив внимание к своей особе, закивал головой.
— Гы-гы-гы!
— Гы-гы…. Хрендель, говорю, у тебя ни на что не годный.
— Выпить ба, — согласился Звонарь.
— Выпивку мы сегодня прокакали — с энтим вот провозились, — трактирщик неприязнь ко мне личную пытался замутить до всеобщей. — Можа у тебя, Кащеевна, что в заначке сохранилось — проставляйся. Что за свадьба без веселья?
— Свадьба? — заступница моя встрепенулась. — На свадьбу можно и в закромах пошебуршать.
Рывком развернула моё лицо, едва не сорвав шею с резьбы.
— Ты, милый, как?
— Выпить насчёт?
— Насчёт жениться.
— Отрицательно.
— Дай-ка я посватаю, — придвинулся бородач с впалыми глазами. — Ты, морда буржуйская, кочевряжиться сюда пришёл?
— Меня принесли, — напомнил. — Сожрать хотели.
— Щас башку расколю, — трактирщик поднял обломок кирпича.
— Угомонись, Уч-Кудук, — вступился Ванька Упырь. — И ты, Боря, сядь, брось каменюку, сказал. Мы завтра за этого чубайса ящик белого с буржуйки худозадой стрясём.
— Поставит? — это он мне.
Пожал плечами — о чём вы?
— Поставит, поставит, — кивал Упырь страусиным клювом.
— Да ён ничё не помнит, — надрывным вздохом проводила Кащеевна вдаль видение белой фаты.
— Глаза видят, язык болоболит, — Упырь развил мысль. — Дырку в лобу глиной залепим — кто-нибудь признает. Водить по улицам на щепощке станем, как цыгане медведя.