Семь дней Создателя
Шрифт:
— Брось — не подъёмное то дело.
Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:
— Давно такой?
— Да нет, после травмы — с женой всё получалось.
— Красивая у тебя баба?
— Молоденькая совсем.
— Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали — голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.
— Что так?
— Позарилась — следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.
— Что ж не пожилось?
—
Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.
— Ломать судьбу не пробовала?
— А зачем? Мне нравится.
— Эта грязь?!
— Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное — свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а — и жрём, и пьём от брюха кажный день.
— Всяку дрянь.
— И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря — мужики тебя задаром не выпустят отсюда.
— А ты?
— Что я?
— Ты помогла бы мне бежать?
— И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь — встань на ноги. Ну, встань, встань — я погляжу.
Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала — в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.
— Ты со мною?
— А пройдись.
Кащеевна взирала на меня почти что с материнской нежностью.
Сделал шаг, второй…. И чёрт меня дёрнул кинуть взор в сторону. От резкого толчка в области мозжечка меня швырнуло назад. Как не махал руками, пытаясь сохранить равновесие, как ни взбрыкивал ногами, пол из-под меня выскользнул, поменялся с потолком местами, а потом рухнул с высоты прямо на лицо. Бетонный пол, с которого вороватые руки сняли паркет.
— И-и-и-и, ходила. — Кащеевна перевернула меня и затащила на голые свои бедра, ногтём выковыряла застрявшие камушки из кожи лица. — Я, когда напьюсь, такая же.
— Вроде не очень пьян, — посетовал.
— Вот скажи, буржуй, на что ты годен? Не имени своего не помнишь, ни дома — денег с тебя не получить. Ходить не можешь — обуза ты. Мужики ещё немного потомятся и бросят свою затею, тебя бросят — как станешь жить? Хоть бы хрендель работал, а так….
Она хлопнула ладонью в пах.
— Вон, никакой жизни. Другой мужик сейчас загнулся бы, трясясь над сокровищем своим, а ты….
Кащеевна допила из бутылки и завалилась на бок.
— Спать буду. Замёрзнешь — подкатывай. Всё врут про меня мужики….
Я холода не ощущал, спать с нею бок обок, и не собирался. Лежал, пялился в два чёрных квадрата, как картины на серой стене. Звёздные ландшафты в окнах выбитых. Вон там, кажется, дугою выгнула хвост Большая Медведица. Выше
Наверное, не спит и смотрит в небо звёздное моя Наташа, в тонком, китайского шёлка, пеньюаре у раскрытого окна. Иль из кровати, притиснув уснувшую Катюшу. Что будет с вами, милые, если не сумею выбраться из этой ямы выгребной?
Едва рассвет обозначил контуры помещения, поднялся на ноги. Мне хотелось проверить свербевшую в повреждённом черепе мысль: можно ходить — головой вертеть нельзя.
Поднялся и прошёл, как истукан — прямо лицо, ни взгляда в сторону. Присел, развернулся на корточках, поднялся и в обратный путь.
Хожу. Хожу! И пол из-под ног не скачет, и голова почти что не вальсирует. Главное — не делать ей движений резких.
Это открытие не должно стать достоянием гласности. Пусть бичи по-прежнему считают меня беспомощным. Потому, находившись, сел у стены и принялся ожидать пробуждения Кащеевны иль смены караула. Но манили, как запретный плод, оконные проёмы. Хоть одним глазком взглянуть с высоты второго этажа на окрестности. Может, город увижу, и буду знать, в какой он стороне. После неудачи с лидерством, вернулась мысль о побеге.
Поднялся на ноги, пошёл. По телу холодок — а ну, как кувыркнусь в окно второго этажа, и мордой — обо что там? Ткнулся в межоконную стену, спустился на пол — без выгибонов, так надёжней. На четвереньках добрался до проёма, уцепился за кирпичную кладку, высунулся наружу. Вижу карьер, справа цех, слева темнеет котельная…. Вот башкой крутить нельзя — тошнит. Где же город?
Вижу карьер, за ним дорога, лес…. и зарево. Вот он город — ночное зарево огней.
Вспомнил: я уже был возле поганого карьера и на щебзавод с Рамкуловым заглядывали — в планах было реанимировать производство.
Далековато. Идти вокруг карьера, потом через лес, кладбище. Можно по дороге, но так ещё дальше.
Побега план созрел — нужно подгадать момент, когда бичи опять упьются, и ноги в руки, прямо голову держать….
Дневного сторожа для меня не нашлось.
— Можа ты? — спросили Надюху.
— Да толку-то — не мужик ён, не му-жик.
— Дак что же, здесь запрём?
— А если сиганёт в окно?
— Убьется — туда ему дорога.
— Дак мы же за него хотели выкуп.
— Сдаётся, ни хрена нам за него и не дадут.
— Тогда чего валандаться — башку разбить да и сожрать.
— Обожди жрать, — вступилась Надя. — Сам помнишь, как прибился — ради Христа просил. Два дня подряд жевал любую гадость — едва сумели накормить. А этот скромненький, не просит ничего.
— Так запирать-то будем?
— Запрём, а там будет видно: сиганёт, так вечером со свежениной будем.
Я сидел ко всему безучастный, спиной к стене и вытянув конечности. Только мысли скакунами вдаль неслись — вот он момент: один и без охраны. Задача, правда, усложняется: второй этаж не первый, но и не третий, слава Богу.