Семь дней Создателя
Шрифт:
Так и сделал — закрыл глаза и на четвереньках шлёп-шлёп-шлёп.
Асфальт должен быть горячим — солнце в зените, но я тепла не ощущаю, а вот гудрон липнет к ладоням и брючинам.
Чувствую нарастающий гул и колебание почвы — какой-то многотонник шпарит. Ка-ак он щас по мне прокатит дорожным катком, только косточки хрумкнут.
Рёв двигателя, шум колёс, вой клаксона — удар воздушной волны, и мелкий галечник с обочины трата-та-та по мне. Уф, пронесло! Перепугал водилу до смерти и ползу дальше. Глаз не открываю, а то не совладать с чёртовым любопытством.
С другой стороны шум шин, а двигателя не слыхать. Иномарочка, делаю предположение — смотреть боюсь. Визг тормозов. Топот бегущих ног.
Надо бы, но разве смоешься. И когда он кончится, проклятый асфальт — уж не кругами ли ползу?
Только подумал глаза открыть, удар ногой в грудь опрокинул моё более-менее устойчивое равновесие.
— Сука поганая! Сто грамм выпьет и на четвереньки. А мне за тебя на нары?
Второй удар в плечо и тоже ощутимый — скользнул спиною по асфальту, затылком гравий ощутил. Конец дороги!
Открываю очи, вижу летящую в лицо лакированную туфлю. Нет, не брошенную — была она обута на крепкую ступню, и обладатель сей намеревался окончательно испортить мой многострадальный фейс.
Да сколько можно!
Рукой за пятку, другою за носок — одною дёрнул, другою подкрутил. Он у меня не только потерял опору, взорливши над землёю, а ещё и перевернулся в воздухе, и мордою в асфальт. Успел заметить — толстая она у него, наглая и молодая.
— Ромка! — второй бежит от джипа, с явным намерением рядом прилечь. — Ах, ты сука позорная!
Это он мне. И достаёт пистолет, маленький, воронёный и — что-то подсказывает — настоящий.
— Щас, тварь, вышибу мозги!
Лежу в позе римского сенатора, наблюдаю. Страха ничуть. Не потому, что уверен — он не выстрелит, а знаю — не попадёт. Будто оптимизатор вновь на моей руке — такая по телу растеклась уверенность. Даже скажу, самоуверенность — хочется встать и дать по шее со шпалером юнцу, сесть в джип и прокатиться к дому с ветерком. Да вот беда — вставать-то мне нельзя. Чёртов вестибулярный аппарат — что в тебе разладилось? где отпаялось? — ведь лежа-то себя нормально ощущаю.
Ромка поднялся — нос разбит, на лбу и щеках асфальт отметился гудроном. Побрёл, поникнув, к приятелю, а потом как бросится на него.
— Дай, дай его я пристрелю!
Некоторое время они борются, и звучит выстрел. Ромка падает опять и хнычет.
— Падла, ты мне ногу прострелил.
Мне это кино начинает надоедать. Переползаю обочину, скатываюсь в кювет. Ещё несколько усилий, и сумрачный от лиственной густоты, но весёлый от птичьего гомона лес укрывает меня.
Погони, думаю, не будет.
Полем идти было проще — ландшафт однообразнее. А тут каждое дерево выпятиться хочет. В подлеске и траве что-то краснеет, чернеет, в рот просится — как тут за глазами уследишь. И не закроешь — лоб мигом расшибёшь. Впрочем, что там жалеть — хуже не будет. Так и петлял между берёз, как заяц от погони.
Видимой границы между кладбищем и лесом не было. Сначала редкие могилки меж деревьев, потом нечастые деревья меж оградок, и, наконец, сплошные кварталы навсегда усопших жителей с кустиками сирени, тонюсенькими берёзками, сосенками или рябинками рядом с надгробьями. Здесь идти было проще — за оградки держался, головой не вертел. Проходы узкие, прямые — можно и глаз не открывать.
Да только оконфузился — на бабку, слонявшуюся по кладбищу, чуть не наступил. Слышу шелест, шорох, шёпот. Открываю глаза — старая пятится, крестится и бормочет.
Так представьте себя на её месте — безлюдное кладбище, и, вдруг, откуда ни возьмись, пугало огородное, в мятой перепачканной одежде, с чёрными ладонями и дыркою во лбу, закрыв глаза, накатывает. Как ещё бабульку кондрашка не хватила?
Что сказать, как утешить? Плюнул и в сторону пошёл — черти тебя носят!
Да только все мои повороты нынче плохо кончаются. Швырнуло меня в бок сначала, а потом спиной через оградку — только туфли сбрякали друг о дружку в воздухе.
Бабка мигом успокоилась — картина ясная.
— И-ии, нажрутся и бродют, вас черти забери.
И плюнув в мою сторону, прочь побрела.
Инцидент навёл на мысль. Ну, ладошки не отмыть — проще их в карманы спрятать. А вот черепно-мозговую….
Ленту траурную содрал с венка, вдвое сложил и голову перевязал — получилось что-то вроде панданы.
Двигаем дальше.
Дорога от кладбища одна, город знаю, как пять своих пальцев — дойду, обязательно найду дом на Сиреневой улице, обниму Наташу, поцелую Катюшу, браслет надену, переверну этот мир, и долго-долго буду трясти. Другого обращения он не заслуживает.
На дорогу вышел с посохом в руке. Ну, посох не посох, палка от оградки, а свою функцию исполняет. Тук-тук, тук-тук — раз по асфальту, раз по гравию — иду обочиной, закрыв глаза, и путь себе прощупываю.
Заслышав шум машины, в кювет спустился, сел передохнуть.
Вобщем-то не устал, физически, по крайней мере, а вот с душою нелады. Расстроились струны её, какую не тронь — фальшивит. Что я Билли плёл тогда? Мол, опека мне твоя обрыдла, надоела, хватит — хочу своим умом пожить и в этом мире. "Не скучно будет одному среди непосвящённых?" — он спросил. А я? "Мне нет, а ты себе найдёшь другого — вон их сколько, Гладышевых в Зазеркалье — и посвятишь". Обидел друга, эгоист. Перенадеялся и влип. Хлебаю полной ложкой дерьмо.
Я, Билли, так думаю, если выпутаюсь отсюда, заживём с тобой другою жизнью — обустроим Коралловый остров, всякой твари разведём, имеющуюся приручим, и время будем проводить в беседах философских….
Машина притормозила напротив, опустилось тонированное стекло.
— Отдыхаешь, дедушка? — молодой человек поднял на лоб солнцезащитные очки.
В задней дверце стекло опустилось. Приятной наружности дама пригласила:
— А подойдите к нам.
Я сидел, не шелохнувшись, безучастно взирая на мир, машину и её пассажиров.