Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Ну, всё, — сообщила Груша, — я только что из кабинета директора. Мы вместе звонили в колонию для малолетних преступников и договорились. Сейчас приедет машина…
После этого она стала вызывать к доске тех, кто наиболее злостно портил показатели класса. Ромка в чёрном списке оказался третьим, я последним — седьмым. Мы попали туда за поведение.
Раз мы не хотим нормально учиться и хорошо себя вести, сказал Груша, то нашим воспитанием займутся в другом месте — там, где помимо обучения надо ещё и работать.
На улице начинало темнеть, и больше всего меня испугало,
Казалось, Груша нас жалеет. Она напомнила, что каждого из нас уговаривала вести себя хорошо, стараться, налегать на учёбу. Но теперь у неё больше нет права оставлять нас в классе.
— Я говорила тебе, Круц? Я говорила тебе, Горкин? — вопрошала Груша. — А тебе, Ваничкин?.. А тебе, Сказкин?.. Теперь я уже ничего не могу поделать! Раньше надо было плакать о своей учёбе и поведении!
Потом она попросила Ирку Сапожникову сходить на улицу, посмотреть, не приехала ли машина зелёного военного цвета. Упоминание о военной машине сломило остатки самообладания: класс заполнился семиголосым рёвом. В тот момент я думал, что, если бы не подружился с Ромкой, то ничего бы этого не было. Я спокойно сидел бы за партой и жалел тех, кто стоит у доски, а теперь…
Ирка вернулась минут через пять и сообщила, что никакой машины не видно. Груша кивнула и выразила предположение, что сегодня почему-то не получилось, поэтому машина приедет завтра. Нас она отпустила по своим местам, взяв последнее обещание взяться за ум.
— А я не верил, что она всерьёз, — гордо сообщил мне Ромка, когда мы возвращались.
— Ну да! — не поверил я. — А почему…
— Ну, мало ли…
До конца учебного года оставался каких-то три с половиной недели, и на их протяжении Груша ещё не раз давала понять, что в колонии имеются для нас свободные места, но закончили мы год удачно — военная машина цвета хаки за нами так и не приехала.
С началом летних каникул мы стали пропадать в долине Роз — широкой и длинной лощине, неподалеку от наших домов. Она тянулась километра три-четыре вниз и заканчивалась парком культуры и отдыха с каскадом из трёх прудов разной величины. В парке было много клумб с розами, но наша, верхняя, часть долины Роз была неокультуренной. Розами здесь и не пахло, зато помимо обычных деревьев было много абрикосов, вишен, слив, яблонь и шелковиц — белых и красных. У Ромки была старая офицерская сумка его отца. В ней лежала наша тетрадь, компас, увеличительное стекло для разжигания костра, перочинный нож и спички — на тот случай, если зажечь огонь от солнца не удастся. С утра мы клали в сумку припасы — бутерброды или пирожки, или просто хлеб и устремлялись навстречу смертельным опасностям.
В долинке, как мы называли долину Роз, играть в африканское путешествие было и приятней, и сподручней — сидя на ветвях в засаде и поджидая людоедов или поджаривая на костре мясо носорога. Иногда мы отвлекались от основных событий и вели степенные беседы. Обсуждали, будет ли ядерная война, и что мы будем делать, если она, вопреки нашим сомнениям, всё же начнётся. Удивлялись, как первобытные люди догадались делать из зёрен пшеницы хлеб — мы бы с Ромкой до этого не додумались: ели бы себе яблоки, абрикосы и кукурузу. Или мечтательно делились, с кем из девчонок или взрослых женщин мы вступили бы в половую связь, будь у нас такая возможность.
Ромка поделился со мной мудростью, которую ему открыл старший двоюродный брат. Брату было уже пятнадцать, и он познал многие тайны жизни.
— Чтобы хорошо узнать человека, есть два способа, — со значением произнёс Ромка: — с мужчиной — как следует выпить, с женщиной — переспать.
— Переспать тоже, как следует? — на всякий случай, уточнил я, поскольку ещё слабо разбирался в этом вопросе (мои двоюродные братья со мной такими премудростями не делились).
— Ну да. А как ещё?
— А как понять — как следует переспал или нет?
— Ну, как-как…, — Ромка задумался. — Если потеряет сознание, значит — как следует.
— Да ты что! — я страшно удивился. — И им это нравится — терять сознание?
— Так ведь это от удовольствия, — объяснил Ромка. — Женщины же такие: чуть что — хлоп и в обморок.
Для меня это было захватывающим дух открытием: я почувствовал, как большой загадочный мир стал ещё больше и ещё загадочней.
— А как узнаешь, хороший она человек или плохой, если она сознание потеряла?
— Так она ж не сразу… Вначале целуетесь, всякое там разное…
— А-а…
В долине Роз мы с Ваничкиным стали братьями по крови. Об этом обычае то ли индейцев, то ли рыцарей Ромка прочёл в одной из книжек. Когда друзья хотели поклясться в вечной дружбе, они делали надрезы на руке и прикладывали раны одну к другой, как бы обмениваясь кровью. У Ромки было разбито колено, у меня — здоровенная ссадина на локте. Ромка отколупал часть корки, покрывающей рану на колене, а я расцарапал ссадину на руке. Когда появилась кровь, я приложил локоть к Ромкиному колену, и мы стали братьями.
Потом мы разъехались: Ромка к бабушке в далёкую Вологду, я немного позже с родителями — на море, в Балабановку. После этого мы уже никогда не были такими друзьями, как прежде. Летом Ромкины родители получили квартиру в новом доме — сравнительно недалеко от прежнего места жительства, но уже с другой стороны от школы. В новом доме у Ромки появились новые друзья — раньше они учились в других школах, а в нашем классе стали новенькими. И теперь по возвращении из школы нам было не по пути: Ромка шёл в одну сторону, а я в другую. Наша дружба незаметно сошла на нет за несколько месяцев.
Вскоре и я нашёл новых друзей — маленького, но крепкого Васю Шумского и очень курчавого брюнета Димку Зимилиса. Они жили в соседнем доме — в одном подъезде, на одном этаже, и помнили друг друга столько же, сколько и самих себя. Я тоже был для них давним знакомцем — мы прошли один и тот же детский сад, но с самого начала было ясно, что между собой они всё равно будут дружить больше, чем со мной — наша дружба всегда будет чем-то вроде трёхкомнатной квартиры с двумя смежными комнатами и одной отдельной.