Семь незнакомых слов
Шрифт:
Я появился в классе, когда все пересадки были закончены, и у будущей Груши не оставалось вариантов. Она окинула взглядом ряды парт и указала мне на единственный свободный стул — на предпоследней парте рядом с Ромкой.
К новому месту учёбы я отправлялся в противоречивых чувствах: мне выпал выигрышный билет сидеть не с девчонкой, а с пацаном, и это было здорово. Но цена удачи могла оказаться немалой: опасливое предчувствие, что теперь моя жизнь пойдёт по кривой дорожке, было хоть и мимолётным, но отчётливым. С Ваничкиным запросто можно было влипнуть в какую-нибудь историю — сам он то и дело в них влипал.
Ромка,
Главной чертой Ромкиного характера была противоречивость этого самого характера. Он не вписывался в систему мироустройства, которая в ту пору подразумевалась сама собой. В соответствии с этим, естественным, как воздух, устройством плохо себя вести — разговаривать на уроках и хулиганить на переменах — могли только те, кому уже почти нечего терять, то есть двоечники и троечники. Например, никто не удивлялся, что Вадик Горкин редко делает домашние задания, прогуливает уроки и даже покуривает — на то он и второгодник. Те же, кто учился на «хорошо» и «отлично», вести себя плохо просто не могли.
Ромку притягивало то к одному полюсу, то к другому. Он лучше всех в классе соображал в математике, писал почти без ошибок и бегло читал. До полного отличника ему всегда оставалось самую малость, и не раз Юлия Степановна призывала Ваничкина «приналечь» и «поднажать» — поработать над ужасным почерком и не решать задачи в уме, а записывать в тетради все действия. Ромка, действительно, старался — нажимал и налегал, но затем случалось нечто, что отбрасывало его с завоеванных позиций далеко назад. То его застукивали за попыткой вскрыть древний огнетушитель из пожарного уголка, то он только по счастливой случайности не убивал Димку Зимилиса — капроновый чулок, который мы, раскрутив, по очереди подбрасывали вверх, порвался именно на Ромке, и камень из чулка угодил точно в середину Димкиного лица. Каждый проступок увенчивала двойка по поведению, которая охлаждала Ромкино рвение и в постижении учебных дисциплин.
С таким непростым человеком мне и предстояло делить школьные будни. Я не был уверен, что Ваничкин встретит меня благожелательно, ведь до сих пор между нами было мало общего. Но, видимо, Ромка тоже считал, что со мной ему повезло не соседствовать с Олькой Сухановой, и, когда я сел рядом с ним, он протянул мне под партой руку для рукопожатия, словно мы с ним заново знакомились.
Уже через неделю Ромка в знак высшего доверия показал мне шариковую ручку, которую он случайно нашёл в столе своего отца, капитана инженерных войск Ваничкина. Это была непростая ручка: на ней изображалась в двух ракурсах — спереди и со спины — женщина в чёрном купальнике. Стоило ручку наклонить, и купальники начинали приспускаться — они были из чёрной жидкости, Ромка сказал — из нефти. В конце концов, женщина оставалась полностью голой — если не считать туфель на высоких каблуках. В те времена изображения голых женщин были большой редкостью: Ромка предполагал, что эту ручку его отцу подарил друг по военному училищу, который теперь служил в ГДР[1].
Вскоре я уже удивлялся, как раньше обходился без Ромки, а Ромка удивлялся, как он обходился без меня. На физкультуре мы старались попасть в одну футбольную команду и отдавали друг другу пас, даже в ущерб игровой ситуации. По-братски тратили в школьном буфете карманные деньги. Даже дорогу домой разделили поровну. Наши дома стояли в одной стороне от школы, но Ромка жил дальше, по ту сторону проспекта Мира — широкой улицы из четырёх автомобильных дорог, разделённых между собой полосами газонов. В тот год мы учились со второй смены. Каждый вечер мы вместе пересекали проспект Мира до середины, ещё немного болтали и прощались до завтра: Ромка шёл дальше, а я возвращался обратно.
Мой замысел об африканском приключении недолго оставался для Ромки секретом. Как только он пришёл ко мне в гости, пришлось ему всё рассказать. Он спросил: что это за флажки на карте? Я уклончиво ответил: да так, но этот ответ ничего не объяснял. Ромка ждал более толкового рассказа. Он вытащил один из флажков, повертел его в пальцах, а потом вопросительно посмотрел на меня. Слово за слово я рассказал, что сочиняю книгу — о том-то и том-то. Ромка был поражён и сразу загорелся.
— Ух, ты! — сказал он. — Покажи!
К тому времени у меня было исписано листов десять, больше половины из них занимали списки снаряжения, которое всё время уточнялись в сторону увеличения. Но Ромка был слишком ошарашен, чтобы критиковать. Польщённый его вниманием, я захотел подробней остановиться на том, как мне видится развитие сюжета, но Ромка перебил:
— А давай на них нападут людоеды!
Он вовсе не набивался в соавторы. Ему и в голову не могло прийти, что по каким-то индивидуальным причинам я могу не принять его в такую потрясающую игру.
Я не считал свою книгу игрой. В её отношении у меня были самые серьёзные, взрослые намерения — в этой серьёзности и заключалась главная притягательность. Но и отказать Ромке было невозможно.
Так в отряде оказалось целых два Предусмотрительных Человека. Недели две я ещё считал себя главным в затее с книгой, но дальше наши права уравнялись, и Ромка всё больше норовил двинуть приключения по пути, который ему больше нравился. Он добавил в список снаряжения охотничье ружьё и патроны, а затем настоял на том, чтобы тетрадь хранилась у нас по очереди — день у меня, день у него. В первый же вечер своего хранения он украсил несколько страниц рисунками, изображающих битвы с людоедами, одетых в соломенные юбки и вооружённых костями огромных размеров. Рисунки были ужасны — как по содержанию, так и по исполнению, но я деликатно не стал критиковать и даже высказал несколько слов одобрения.
Наши школьные занятия начинались в два часа дня, и дальше у нас установился такой распорядок: Ромка приходил ко мне с утра, за несколько часов до школы, и мы начинали обсуждать книгу, а перед самым выходом из дома вносили в тетрадь основную суть событий. Иногда мы так увлекались, что начинали бороться — для тренировки к будущим испытаниям. Наши поединки проходили с переменным успехом — иногда побеждал Ромка, иногда я. Это наполняло нас дополнительной гордостью, что мы оба — не какие-нибудь слабаки, а тандем отчаянных ребят, которые не пропадут в любой переделке.