Семь незнакомых слов
Шрифт:
Ромка нахмурился:
— Почему это? Вы что не слышали, что я вам сказал? Я вас люблю! Не верите? Я могу пронести вас на руках через весь город и вообще... Со мной вы будете счастливы, а с этим хиляком — даже смешно говорить.
— Вы адекватны? — только и спросила Иветта.
— Ещё бы! — заверил Ваничкин. — Я понимаю: вы меня слегка ненавидите и всё такое. Но это же можно пережить — это пройдёт! А знаете, что не пройдёт? То, что я вас люблю. Это сильнее, чем ваша ненависть — намного сильнее. На несколько порядков — как единица и тысяча! Понимаете, о чём я?
Подняв руки вверх, показывая, что бессильна перед таким навязчивым
— Роман, я хочу, чтобы вы меня услышали, — сообщила она ещё на ходу. — Между нами не может быть ничего общего. Вы мне неприятны. Простите за прямоту. Надеюсь, вы понимаете, почему. И дело не только в вас лично. Мне в принципе неприятны такие люди, как вы — с этой наглой походкой хозяев жизни, накачанными бицепсами, с непробиваемой уверенностью, что им позволено всё. Такие, как вы сегодня могут помочь, а завтра — без зазрения совести отнимут последнее. И из-за таких, как вы, нормальным людям просто житья не стало. Я никогда — вы слышите: никогда! — не свяжу свою жизнь с человеком, даже отдалённо похожим на вас и таких, как вы. У нас разные ценности. Придётся вам с этим смирится. И чем быстрее, тем лучше. Надеюсь, мы всё выяснили?
Слова Иветты задели Ромку — кажется, он даже обиделся.
— Вы думаете, мне нравится, что происходит вокруг? — возмущённо спросил он, разведя руки во всю ширь и оглядываясь по сторонам. — Весь этот беспредел? Не больше, чем вам!
Он — нормальный человек, сообщил Ромка Иветте, он вообще хотел учёным стать, но сейчас наука никому не нужна, уж ей-то это хорошо известно! И что теперь делать? Можно, конечно, жаловаться, как всё кругом плохо и несправедливо, только от этого ничего не изменится! Можно уехать куда-нибудь в благополучную Европу и забыть всю предыдущую жизнь, как кошмарный сон. Многие так и делают, но он, Ваничкин, считает: чёрта с два! Это его родной город, и он не собирается здесь прозябать и уже тем более не позволит никому выпихнуть его отсюда.
Сейчас само время заставляет быть сильными, веско говорил Ваничкин, рубя воздух ладонью. Это раньше, когда мы считали, что живём в сильной стране, можно было пребывать в полу-расслабленном состоянии, но сейчас так уже не получится. Если его будут толкать, он будет уворачиваться или толкать в ответ, а не обижаться и жаловаться, что его уютный интеллигентский мирок разрушен. Вот и вся разница между ним и нытиками, которые окружают Иветту.
Я сомневался в том, что Ромка вполне искренен в изложении своего кредо, но со стороны его слова звучали эффектно: Иветта ни разу не попыталась его перебить и даже внимательно сощурила глаза.
— Вот вы — математик, так? — неожиданно спросил её Ваничкин. — Посмотрите на жизнь, как на теорему! Её можно доказать, а можно заявить, что она недоказуема, и расплакаться. Я всего лишь строю своё собственное доказательство и ничего больше. И очень странно, что вы — математик! — меня за это осуждаете.
Пока Ромка говорил, верзила с треугольной головой окончательно приблизился к нам. Он встал позади Иветты, положил ладони ей на плечи и скептически усмехнулся. Из Ромкиной речи, он услышал только последнюю часть и, видимо, решил, что разговор носит чисто мировоззренческий характер. И тут же решил вступить в беседу.
— Хорошо, — сказал долговязый, — допустим. Есть люди вроде вас, которые успешно вписались в дикий капитализм. Но не все такие. Вот мы, люди с высшим математическим образованием, в него никак не вписываемся. Дикому капитализму высшая математика не нужна — ему хватает простой арифметики! А торговать мы не умеем да и не хотим! И что вы предлагаете делать нам? Если не эмигрировать, то что?
Ваничкин окинул долговязого недобрым взглядом:
— Вам я ничего не предлагаю, — отрезал он. — Хотя нет: вам персонально я предлагаю оставить Иветту в покое.
— Не понял… — протянул тот, склонив голову набок.
— А что тут непонятного? — поморщился Ромка. — Вы — слабак! Вы сломаете ей всю жизнь. Вы вообще не должны быть с ней — она вам случайно досталась! А на самом деле она — не для вас. Так что уйдите по-хорошему…
— Ну, знаете ли!.. — сказала Иветта и хотела увести долговязого, но тому показалось, что Ромка ему угрожает.
Он так и спросил: вы мне угрожаете?
Я подумал, что сейчас эти двое могут сцепиться и, скорей всего, схватка будет недолгой: долговязый падёт после первого же Ромкиного удара, и его очки отлетят метров на сто, так что надо быть начеку и успеть обхватить Ваничкина за руки. Но Ромка не собирался драться. Скучающим тоном он ответил: угрожают только гопники, а солидные люди до угроз не опускаются; он просто предлагает долговязому реально посмотреть на себя, на окружающий мир и поступить по-человечески — не скотина же тот, чтобы сделать Иветту несчастной?
— Всё! — решила Иветта и потянула верзилу в сторону. — Идём! Видишь, парень не в себе…
Он дал себя увести, и только один раз на ходу обернулся, чтобы бросить фразу «Развелось шпаны!» и послать в нас сердитый взгляд, который давал понять, что верзила не хочет с нами связываться только потому, что рядом женщина, а не то бы... Они зашагали по темнеющей аллее к массивным воротам: спутник Иветты обнимал её за плечи, а она его — за пояс. Ромка смачно представил, как было бы здорово сейчас со всего разбега влепить долговязому пендель!
— Да уж, — сказал я.
Верзила слегка сутулился — он склонился к Иветте, которая ему, по-видимому, что-то объясняла. Внезапно мне стало его жалко: во всей произошедшей сцене он казался единственным проигравшим. Почти наверняка, Иветта — лучшее, что есть в его жизни, и вот теперь, возможно, он её потеряет. И всё потому, что, откуда ни возьмись, появился Ваничкин. Но я был на Ромкиной стороне и должен был желать успеха ему. В общем, так оно и было: я хотел, чтобы у Ромки с Иветтой всё получилось, и дело уже сдвинулось с мёртвой точки, но пока виделось неоднозначным.
И всё-таки жаль верзилу — он ведь ни в чём не виновен, кроме того, что не может найти прилично оплачиваемую работу…
Когда пара скрылась за воротами, мы тоже двинулись к автомобилю.
— Что скажешь? — спросил Ваничкин. — По-дурацки получилось?
— Нормально, — оценил я. — Особенно это… про теорему. Даже немного похоже на то, как Майкл Корлеоне объясняет Кей Адамс, что его отец ничем не отличается от сенаторов…
Произошло самое важное, объяснил я Ромке, теперь он оказался в поле зрения Иветты. Раньше же она, наверняка, старалась о нём забыть, даже имени, как выяснилось, не помнила, а теперь — всё по-другому. Теперь она знает, что Ромка её любит, и хочет — не хочет теперь будет думать о нём.