Семь рыцарей для принцессы
Шрифт:
— Стефания, что ты тут делаешь? — начал он, схватив девушку за руку и уводя в сторону от похотливо глазеющих парней. Кто бы мог подумать, что девушка в брюках вызовет такой резонанс.
— Вообще-то это мероприятие для всех, — огрызнулась она и попыталась выдернуть руку, но Герман держал крепко, впитывая ее раздражение и пренебрежение, чтобы заглушить ненужные эмоции. И чтобы рука свободной не была.
— … в таком виде? — закончил он. Его не волновало, как он выглядел в ее глазах, ведь для нее в эту минуту совершенно ничего не произошло. Она даже не подозревала, что компания
Если бы он не вмешался, несколько парней бы уже оказались на больничных койках — Герман очень четко улавливал присутствие Ситри где-то в тени. А Стефания, привлекая к своей персоне совершенно ненужное внимание, рисковала себя рассекретить. Именно это привело его в чувство, уводя в сторону ненужные мысли.
— В каком виде? Нигде в правилах не указано, что запрещено являться на мероприятие в парадной форме!
— Стефания! В женской парадной форме — юбка! А не брюки!
— Что за дискриминация! — вспыхнула Стефания, и от ее привычной холодности не осталось и следа. — Или ты тоже относишься к этим?
Она не уточнила, кто были “эти”, но Герман ее понял. Выходцы из самых отсталых миров, примерно таких как Ландри, часто становились самыми ярыми приверженцами мнения, будто удел женщины — рожать детей и подчиняться мужчине. А хлебнувшие свободы в Визании девушки совершенно не желали исполнять вверенную им роль. В истории Визании этому явлению отводилось несколько параграфов, ибо оно успело спровоцировать не один конфликт.
— Прости, — Герман сжал ее пальцы и отпустил, но заговорил мягко, переходя почти на шепот. — Просто хотел пригласить на танец.
— Что? — девушка не ожидала такой скорой капитуляции. Она даже как-то внутренне дрогнула и потянулась к нему малознакомым, но теплым чувством, отдающим ароматом спелой клубники. Только лицо, как обычно хмурое, не выражало никаких эмоций, кроме удивления.
— О! Ты ведь Стефания? — прервал их перебранку знакомый голос, в котором Герман признал Вильяма, того самого студента с первого потока. Мгновенно стало не по себе — что ему тут нужно? Клубничный дымок рассеялся, Стефания заинтересованно подняла голову. — Наслышан. Тебе очень идет эта форма.
— Спасибо, — даже без намека на кокетство поблагодарила она, и губы Вильяма изогнулись в усмешке.
— А ты интересная.
— А ты ведь Вильям?
Про Германа они будто и забыли.
— Он самый. Зигфрид рассказывал о тебе, и я не мог удержаться от любопытства. Потанцуем?
Он галантно протянул Стефании руку, а она с готовностью приняла приглашение, обернувшись напоследок, и окинув Германа насмешливым взглядом, словно говорила: учись, как нужно с девушками обращаться. Разве что язык не показала.
Как по заказу заиграла медленная композиция, Вильям приобнял Стефанию за талию и легко закружил по залу. На плечо Германа легла ладонь.
— Ничего не говори, — с нескрываемой досадой оборвал он Рене, явно намеревающегося в своем духе прокомментировать ситуацию. Тот с неожиданным пониманием пожал плечами
Стефания с Вильямом уже потерялись в пестрой толпе, но Герман продолжал выискивать в ней темные косы и белую оторочку пиджака. Внутри тихонечко скулила обида, непонятно откуда взявшаяся, но вопреки остальным эмоциям, принадлежащая именно ему.
— О, Герман, смотри! Дзюн! — Альберт появился неожиданно и вырвал Германа из неприятных размышлений. Вот, кто веселился от души — его раскрепощенность и общительность привлекала людей не меньше, чем аромат спелой вишни, который едва-едва чувствовался на языке. Берт был привлекательным и без своих способностей.
Дзюн и правда появилась в дверях столовой. Маленькая, хрупкая, невероятно трогательная, в каком-то восточном платье с длинными широкими рукавами. Только взгляд у нее был скучающий. Она скользнула им по пестрой толпе и вдруг замерла. Германа обдало волной презрения. Дзюн с секунду поколебалась, а потом целенаправленно устремилась в сторону окна, где сидел ранее незамеченный Германом Сорамару. Библиотекарь с нескрываемым удовольствием лакомился пирожными, коих в праздничный день было в изобилии. Танцы и другие развлечения его не волновали.
На секунду Герману показалось, будто в свете рамп в руках Дзюн что-то блеснуло, и тут же в памяти всплыл инцидент в библиотеке. Если гнев снова затмил ее разум, она могла напасть на Сорамару в толпе. Герман просто обязан ее остановить.
Он поймал ее за руку в нескольких метрах от окна — библиотекарь их даже не заметил — и потянул в центр зала. Раздражение вспыхнуло, почти ослепляя Германа, и тут же начало рассеиваться. Девушка втянула тонкую кисть в рукав.
— Это на тебя совсем не похоже, — сказал Герман с укором. — Ты понимаешь, что очень рискуешь, совершая необдуманные поступки?
Дзюн не ответила, но позволила себя не только обнять, но даже подстроилась под его шаг. С самого первого дня их встречи Германа искренне поражало умение девушки быстро брать любые свои эмоции под контроль, поэтому он неосознанно тянулся к ней, к этому приятно щекочущему его восприятие спокойствию.
— Не думал, что тебя это не касается? — спросила Дзюн, и раздраженный фон ее мыслей окончательно пропал.
— Касается. Тебя переселили в нашу комнату, а, значит, ты член нашей боевой команды на будущую практику. Я не могу позволить тебе делать глупости.
Она не ответила, только чуть наклонила голову, почти упираясь лбом в его плечо. Это было странное ощущение, быть так близко, держать ладонь на ее тонкой талии, как будто это в порядке вещей. Деревенские танцы были другими — веселыми, бойкими, но танцующие не были так близки друг к другу. Герман не был завсегдатаем танцевальных вечеров, но частенько наблюдал издалека, а иногда сопровождал любознательного Альберта.
Музыка убаюкивала бдительность, расслабляла, казалось, они с Дзюн плыли на ее волнах. Шаг вправо, шаг влево, она чуть отходит, приседает. Герман заводит руку за спину, а второй чуть придерживает пальчики Дзюн, делающей изящный поворот. И вот они снова рядом, и он держит ее за талию.