Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
– Мой кухарь хоть и русскаго происхождения, но многим заморским кухарям нос утрет. Много он секретов почерпал от приехавших в Московию мастеров царьградских — мужей искусных, многоопытных не только по части писания икон, но и кухонного искусства. Специально ездил в Москву и Сурож с целью приобретения онных знаний, но кроме того, имеет он чутье какое-то, которое помогает ему в кухонной науке!
– хвалился за столом воевода, видя, как нравиться его угощение гостю.
– Но я вижу, что у тебя, батюшка, не только кухарь образованный! Софья Ивановна и Петр Иванович, блистают знанием наук различных и сведущи в языках иноземных, а это поважнее будет кухарских навыков! – сказал Тимофей, ставя на стол
– А как тебе, любезнейший, мой мед красный? – не унимался воевода, однако по нему было видно, что он польщен замечанием московского гостя о воспитании своих детей.
– Прекрасный напиток! Но и вино французскае мне понравилось и мушкатель тоже. Чудно пить все это даже не в Москве, а в Туле, за сотни верст от столицы.
– Отчего же чудно?! Мы здесь поди не на краю света живем. И к нам иноземные купцы заглядывают. А тут уж было бы серебро, а товар завсегда найдется. Ты, батенька, как-нибудь выйди на торговые ряды, что под стенами кремля. Чего там только не продают! Так что не удивляйся, не удивляйся. А про детушек моих любимых ты верно заметил. Не жалел на образование, на науки и языки, да и они умом, прилежностью и желанием не обделены. Вот и могут изъясняться и толковать красиво и грамотно. А Петр Иванович, так еще и мастерски на саблях, да на шпагах воюет. Учитель аж из самой Франции приглашен был. И глаз у него меткий и зоркий. С полста шагов в денгу порой попадает!
– А скажи, Софья Ивановна, что по душе из наук? – обратился Тимофей к приглянувшейся дочери воеводы. То ли от выпитого, то ли от теплого приема, оказанного ему воеводой, но язык у него развязался, скованность и постоянное чувство подозрительности куда-то делись.
– А я вот, все науки уважаю и люблю. А читаю больше романов любовных, написанных французскими авторами. Но у папеньки в библиотеке имеются и другие книжки. Читала я и “Повести о Петре и Февронии”, и Ивана Пересветова. Но не забываю и духовных книжек, читаю Поучение и наказ отцов духовных ко всем православным христианам о том, как веровать во Святую Троицу, и Пречистую Богородицу, и в Крест Христов, и в Небесные Силы, и святым мощам поклоняться, и Святых Таин причащаться и как ко всякой святыне прикладываться. О том, как царя почитать и князей его и вельмож, ибо сказал апостол: «Кому честь — честь, кому дань — дань, кому подать — подать», - девица прямо посмотрела в глаза Тимофею и ему отчего-то захотелось отвернуться от ее взгляда. Был ее взор насмешлив и дерзок, а слова, произнесенные ею при этом, не вязались с дерзостью ее красивых, глубоких глаз. В них Тимофей побоялся утонуть.
За столом каждый высказался хотя бы по разу. Много говорил хозяин дома, громко, весело и на разные темы. Вспоминал молодость и былые времена, тяжкие, как всегда для страны и ее народа, но милые для человека, поскольку молодость всегда мила. Говорила супруга Ивана Васильевича, рассказывая, как она ведет хозяйство, как ловко она порой справляется сама с приготовлением различных блюд и кулебяк. Порой Софья прыскала со смеху, казалось бы, не в тему, но родители понимали над чем их дочь смеется и по-доброму поддерживали ее в этом. Только один человек сидел и не реагировал на болтовню. Это был Петр, который сидел и почти молча поглощал разносолы, запивал съеденное квасом и к хмельным напиткам не притрагивался. Поначалу Петр еще вставлял в общую канву разговора свои краткие, но точные суждения, однако вскоре смолк и углубился в себя. Он словно стал отсутствовать при беседе, словно не он вовсе сидел рядом с отцом и матерью. Тимофей сразу догадался, что думы Петра далеко от сюда. Несколько раз он попытался завести с ним разговор, но тот отвечал либо невпопад, либо отделывался однозначными да, нет или молчаливым пожатием плеч. После нескольких попыток обыщик оставил его в покое и с радостью переключился на девицу.
Софья оделась скромно, но богато. Совсем не пестрый передник отличался дорогой материей, явно привезенной с востока, скорее из Османии. Тонкую шею украшали нитки крупных ровных жемчугов, не речных, а морских. Волосы, густые и пушистые были сплетены в длинную толстую косу, заканчивающуюся на поясе. В ушках блестели золотые серьги, массивные, но не очень тяжелые, произведенные итальянскими мастерами. Тонкие пальцы обнимали два перстенька с красным и синим камушками, а на запястье крутился серебряный браслет в виде змейки с зеленым глазком.
В отличие от своей дочери Ольга нарядилась в яркий вышитый славянскими узорами шушун, узкий и сильно расклешенный в подоле. Он не стесняясь подчеркивал все еще стройную фигуру боярыни, но и предательски указывал на расплывшееся тело супруга. Петр облачился в простой, видимо повседневный кафтан в котором он выезжал в город.
– А что ты, Тимофей Андреевич, скажешь о Туле? Ты впервые у нас? – спросила Ольга, почувствовав неловкость гостя после ответа дочери.
– Впервые, матушка…
– Понравился город?
– Трудно сказать, любезная Ольга Фридриховна. Я ведь только сегодня приехал и сразу к вам. Не было у меня еще времени походить по городу.
– Но кремль то наш ты видел?
– Да, кремль мне по нраву пришелся.
– А еще надо попросить Ивана Васильевича чтоб он сводил тебя на нашу башню. С нее открывается чудесный вид на окрест, на Упу, на слободки. В ясную погоду дух захватывает от красоты, что предстает взору!
– Непременно! Непременно, матушка, свожу! – моментально отозвался воевода.
– Сударь, а что в Москве жизнь веселая?
– довольно серьезно спросила Софья, опять вызывающе посмотрев прямо в глаза Романцеву.
– Так, как знать, сударыня. Кому веселая, а кому тяжелая…, - он постарался выдержать ее взгляд и не отвести опять глаза.
– Ну, а как там отмечают праздники?
– Ну, наверное, как и везде…. Впрочем, смотря кто. Вот некоторые ходют в немецкую слободу, что на Яузе, в самом сердце белокаменной. Там употребляют хмельные напитки, участвуют в увеселениях, жгут хфеерверки. Баламутят, пляшут. Устраивают медвежьи потехи. Часто скоморохи собирают толпы люда посадского. Им так нравиться. Еще одно новшество появляется в некоторых московских домах – приглашают скоморохов разыгрывать потехи у себя дома. И знаете ли пользуется такое времяпровождение большим успехом…. А другие проводят всю жизнь в доме, в хозяйстве, в молитвах и постах, они называют все эти веселья позорами…
– Ты случаем не из последних? – ехидно спросила девица.
– Софья! – осек отец свою любимую дчерь.
– Что, батюшка?
– Не докучай гостю!
– Простите…, - Софья смиренно потупила взор, но Тимофей почувствовал наигранность в ее реакции на слова отца. Она все делала вроде бы в рамках приличия, но отчего-то Тимофею казалось, что она смеется над устоями и нравами семьи.
– Я редко бываю в Москве и на праздники тоже. А если такое случается, то хожу на потехи, что устраиваются у стен кремля, - улыбнулся гость, сделав вид, что он не обратил внимание на слова Василия Ивановича.
– А с друзьями вы встречаетесь?
– У меня, к моему разочарованию, нет друзей или их очень мало, - пожал плечами Тимофей, причем он сказал правду.
– Как же так?! – воскликнула Софья, удивленная этаким признанием. Она искренне не могла понять, как человек может быть одиноким. У нее завсегда были подружки, коих она не считала, а от женихов и вовсе отбоя не было, с ними-то уже разбирался отец и брат. Друзья были и у брата. Хотя их дружба зиждилась больше на преклонении перед положением отца.