Семьдесят два дня
Шрифт:
Это были ездовые военной артиллерии, но без орудий. На лошадях была надета сбруя с постромками, предназначенными для перевозки пушек. Ездовые непрерывно подгоняли лошадей, которые и без того шли крупной рысью.
— Я и на улице Ванв повстречал таких же скакунов. Куда их несёт? Не объяснишь ли ты, молодой человек, что тут происходит?
Спутник Поля говорил шутливо, но было видно, что он встревожен.
Полицейский, стоявший на перекрёстке, заставил одного ездового замедлить ход и спросил:
—
— На Монмартрские холмы, — ответил тот, — за пушками. — И снова стал хлестать лошадей.
Полицейский недоумевающе пожал плечами и равнодушно зевнул. Человек в блузе отнёсся иначе к тому, что сообщил ездовой.
— Интересно… — произнёс он задумчиво, потом вдруг оживился и предложил Полю: — Махнём-ка, молодой человек, на Монмартр! Меня любопытство берёт посмотреть, зачем это погнали туда лошадей. — И, не обращая больше внимания на мальчика, он почти бегом направился вслед за всадниками.
Полю хотелось последовать за рабочим, но он рисковал опоздать к началу урока. Тут сразу в воображении мальчика встала высокая, худая фигура в длинной чёрной рясе. Мальчику почудилось, что он уже слышит ненавистный голос отца Франсуа:
«Так-то ты, сын мой, благодаришь всевышнего, который денно и нощно печётся о твоём спасении?»
При мысли об отце Франсуа мальчик невольно ускорил шаг. Скоро он подошёл к приземистому зданию. Железные решётки на его небольших окнах напоминали тюрьму. Этот одноэтажный каменный дом, казалось, прилип к тёмной стене большой церкви.
Трудно было поверить, что в таком мрачном здании обучаются дети. Однако табличка у входа гласила:
ШКОЛА МОНАХОВ
ордена святого Августина
Невесело было учиться в католических школах. На мрачных лицах священников-воспитателей улыбка была редкой гостьей. В школе не разрешали разговаривать о том, что происходит вокруг, как живут и работают простые люди. Зато детям постоянно напоминали о небесах и о боге, который будто бы там обитает и следит за каждым шагом детей.
Тревога охватывала Поля каждый раз, когда он ьходил в школьное здание. А сегодня, ожидая встречи с отцом Франсуа, он особенно волновался.
…Первый выстрел Антуана и завязавшаяся потом перестрелка взбудоражили предместье. Со всех сторон сбегались национальные гвардейцы, рабочие,
женщины, дети, кто с оружием, кто без него. Парижские трудящиеся спешили спасти свои пушки. Вскоре тревога распространилась и далеко за Монмартр.
Встречая солдат, увозящих пушки, толпа преграждала им дорогу.
На бульваре Сен-Мишель народ увидел среди двигавшихся орудий голубую пушку «Марианну» и потребовал, чтобы солдаты оставили орудия, а сами убирались восвояси.
Офицер, командовавший отрядом, рассвирепел.
— Не мешайте движению! Разойдитесь! — кричал он.
Но никто
— Парижанки! Пора и нам сказать своё слово! Посторонитесь-ка, мужчины! Дайте поговорить с солдатами.
Люди расступились. Толкая перед собой тележку, вперёд вышла зеленщица Клодина. Несколько женщин одна за другой последовали за ней. У некоторых на руках были дети. Мальчики постарше тоже выходили из толпы и становились рядом с женщинами. Поперёк улицы образовалась живая, движущаяся баррикада.
По приказу офицера солдаты подняли ружья и застыли, держа их наперевес.
Настороженную тишину нарушало только поскрипывание тележки. Маленький Клод безмолвно переводил взгляд с красных штанов военных на сверкающие штыки ружей.
Офицер крикнул снова:
— Разойдитесь! Или я прикажу стрелять!
Клодина продолжала молча продвигаться, пока
тележка не подкатилась вплотную к солдатам. Они
с изумлением глядели на зеленщицу, на маленького Клода и невольно отступили, когда он протянул к ним пучок редиски, зажатый в кулак.
— Солдаты! — крикнула Клодина. — Вы не будете стрелять в нас! Вы — наши братья.
Один за другим солдаты начали опускать ружья. К тем из них, кто ещё колебался, бросились женщины:
— Вы идёте против народа! Да ведь вы сами такие же, как и мы, дети народа! Стыдитесь! Вы служите предателям Франции!
Вдруг со стороны Люксембургской улицы послышались звуки французского национального гимна «Марсельеза». Его исполнял военный оркестр.
В толпе раздались восторженные возгласы:
— Наши идут! Национальные гвардейцы идут!
Боевой марш вооружённых рабочих ободрил
всех. Женщины и мальчики бросились к пушкам и начали резать постромки.
Солдаты вконец растерялись перед такой атакой. Они стояли, опустив ружья.
— Вы что? Отступать перед этими оборванцами? — крикнул офицер, угрожая револьвером.
— Мы — с ними! — дружно ответили солдаты и повернули ружья прикладами вверх.
Двое бросились к офицеру, обезоружили и арестовали его.
Ликование охватило всех. Казалось, солнце вдруг засветило ярче, небо стало синее, воздух прозрачнее.
— Да здравствует Коммуна!
Кто первый крикнул эти слова? Трудно было сказать: они выражали заветные желания каждого. Снова и снова повторялись они в весеннем воздухе.
Уже давно народ хотел сбросить правительство капиталистов и помещиков и выбрать свою, рабочую
— Солдаты! — крикнула Клодина. — Вы не будете стрелять
в нас!
власть — правительство Коммуны. Рабочая Коммуна даст всем равные права; плоды земли — тем, кто её возделывает; фабрики и заводы — тем, кто на них работает.