Семья Тибо, том 2
Шрифт:
– Что ты хочешь этим сказать, Женни? Ты находишь, что я плохо приняла вас?
– Да.
– Да?
– Да! – отрезала Женни, глядя в потолок. И глухим, полным обиды голосом пояснила, приподнимаясь: – Если б ты поняла нас, ты нашла бы хоть одно слово, чтобы сказать об этом! Одно слово, которое показало бы нам, что ты разделяешь наше счастье!
Госпожа де Фонтанен отвела глаза. Наконец она ответила:
– Ты несправедлива, Женни… В чем ты можешь упрекнуть меня? Я приезжаю сюда утром, не имея ни о чем понятия… Ты не была со мной откровенна, ты все от меня скрыла…
Женни прервала ее, пожав плечами несвойственным ей жестом – жестом, которого ее мать, пожалуй, никогда не видела у нее прежде, жестом
– Я ничего от тебя не скрыла!.. Вот видишь, ты уже осуждаешь, ничего не зная. Две недели назад я и сама была далека от мысли, что…
– Но ведь с тех пор, как мы расстались, еще не прошло двух недель: сегодня всего неделя… Стало быть, когда я уезжала, ты еще не…
– Нет!
(Она лгала, так как г-жа де Фонтанен была еще в Париже в тот вечер, когда они встретились с Жаком на Северном вокзале. Она отвернулась, но голос выдал ее с такой очевидностью, что они обе покраснели.)
– Если бы две недели назад, – продолжала Женни, и ее смущение прорвалось в натянутом смешке, – если бы ты тогда заговорила со мной о Жаке, я ответила бы тебе, что ненавижу его! Что никогда не соглашусь увидеться с ним снова!
Опершись на ручки кресла, г-жа де Фонтанен с живостью наклонилась к ней.
– Так, значит, это в несколько дней?.. Не успев хорошенько подумать… – Она чуть было не сказала: "Поговорить со мной…" Но добавила только: …посоветоваться с Даниэлем?..
– С Даниэлем? – повторила Женни, притворяясь удивленной. – Почему с Даниэлем? – Подталкиваемая раздражением, причины которого она не понимала и сама (в котором, быть может, без ее ведома, прорвался протест против долгих лет ласкового принуждения, – осадок старых затаенных обид), она снова разразилась вызывающим смехом. Затем, поддаваясь непостижимому соблазну ранить мать в самое уязвимое место, добавила: – Как будто Даниэль может знать, может понять! Что он мог бы сказать мне, твой Даниэль? Глупости, которые может сказать каждый! Разные "благоразумные" слова!
– Женни!.. – простонала г-жа де Фонтанен.
Но Женни уже не могла остановиться.
– Слова, которые сейчас, конечно, и у тебя на языке. Выскажи же их наконец! Что ты хочешь сказать? Что сейчас война?.. Или что мы с Жаком недостаточно хорошо знаем друг друга? Что я не буду счастлива?
– Женни! – повторила г-жа де Фонтанен.
Она смотрела на дочь, оцепенев от изумления. Эта Женни, с нахмуренными бровями, с напряженным лицом, с пронзительным голосом, не походила ни на одну из тех Женни, каких ей приходилось видеть возле себя за двадцать лет; эта новая Женни была во власти только что проснувшихся, сорвавшихся с цепи инстинктов… "Невменяема", – подумала г-жа де Фонтанен с чувством отчаяния, но и снисходительности, почти облегчения.
Осуждение и даже страдание матери не только не трогали Женни, а, напротив, – еще подстрекали ее.
– А если я согласна быть несчастной, но с ним? Это не касается Даниэля! Это касается меня одной! Я не прошу ничьих советов! Какое мне дело, что думают другие! Я не собираюсь больше советоваться ни с кем теперь, когда у меня есть он, он!
Приняв этот новый удар, г-жа де Фонтанен побледнела. Больше всего ее терзало сознание того, что оскорбление было продуманным, преднамеренным. Дух зла, дух тьмы водворился в сердце ее ребенка! Она с отчаянием взывала к богу. Она теряла способность противостоять заразительному действию этой отравленной атмосферы, подавлять овладевавший ею гнев. Однако ей удалось еще на минуту сохранить твердый и сдержанный тон:
– Ты всегда пользовалась полной моральной независимостью, Женни. Ты отлично знаешь: с тех пор, как ты достигла такого возраста, когда могла уже руководствоваться голосом совести, я не навязывала тебе ни своих желаний, ни даже своих советов. И сегодня ты тоже вольна поступить как знаешь,
– Прошу тебя, мама!
– …мой долг поговорить с тобой, пусть даже это окажется напрасным… предостеречь тебя от тебя самой. Женни… Дитя мое… Я взываю к лучшему, что в тебе есть… Возможно ли, чтобы ты потеряла всякое представление о добре и зле? Открой глаза, опомнись! Ты – жертва непостижимого безумия… Ты дошла до того, что без сопротивления отдаешься своей страсти, не только не испытывая угрызений совести, но как будто даже видя в этом доказательство силы… мужества… благородства… – Она задыхалась. У нее было мучительное ощущение, что она не справляется со своей задачей, что она слишком устала… что вступила на ложный путь и говорит не то, что нужно, и не так, как нужно. Быть может, она бы остановилась, но в эту минуту вид Женни, растянувшейся на кушетке, снова вызвал перед ней видение юной пары, лежащей в объятиях друг друга на диване Даниэля, – Тебе бы следовало стыдиться! – пробормотала она.
– Прошу тебя, мама! – повторила Женни суровым тоном, прозвучавшим угрозой.
– Стыдиться! – продолжала бедная женщина, на этот раз потеряв всякую власть над собой. – Ты! Женни! Моя дочурка, мое дитя! Ты воспользовалась тем, что осталась одна, и поддалась своим порывам!.. – Она вдруг пожалела о пути, на который ее увлекло негодование, и бросилась в другую сторону: Разве такое важное, чреватое последствиями решение принимается в несколько дней? Решение от которого зависит вся жизнь? И не только твоя жизнь, но и ваша… Жизнь твоего брата, моя… Потому что сейчас поставлено на карту все наше будущее – будущее всех нас! Подумала ли ты об этом? Нет! Ты была… Ты…
– Довольно, мама! Довольно! Довольно!
– Ты потеряла голову! Ты действовала как ребенок! – бросила г-жа де Фонтанен под конец. И фраза, которую она все время повторяла про себя, наконец слетела с ее губ: – Из этого не может выйти ничего хорошего!
Женни почувствовала, как волна холодного бешенства внезапно поднялась в ней; она вскочила. О, как осуждала она сегодня свою мать! Непонимание, черствость, эгоизм!
– Сказать тебе правду? – отчеканила она, подходя к г-же де Фонтанен. Если кто-нибудь из нас плохо разбирается в себе, так это ты! Да! Ты думаешь о своем будущем, а вовсе не о моем! Я сделала сейчас одно открытие: оказывается, ты всегда любила меня только для себя, для себя одной! Это ревность восстановила тебя против нас! Ты ревнуешь! Ревнуешь! Ты думаешь только об одном: о том, чтобы эгоистически удержать меня возле себя!.. Так вот, не рассчитывай на это! Поздно! Мне жаль, что приходится доставить тебе это огорчение. Но лучше будет, если ты узнаешь как можно скорее. Сегодня вечером Жак уезжает в Швейцарию. И я… я еду с ним!
– Сегодня вечером! В Швейцарию! – чуть слышно прошептала г-жа де Фонтанен.
– Это не необдуманный шаг: мы решились на него еще до твоего возвращения. Сегодня отходит последний поезд, с которым…
– Ты! Сегодня вечером!
– Да, сейчас!
– Нет! Ты этого не сделаешь, Женни! Этого не будет!
– Что бы ты ни говорила, что бы ты ни делала, мама, это не поможет, возразила Женни оскорбительно резким голосом. – Теперь никто не заставит нас переменить решение!
– Я не соглашусь на это! Слышишь?
Вместо всякого ответа Женни пожала плечами.
– Ты слышишь меня, Женни? Я запрещаю тебе ехать!
– Бесполезно настаивать, мама. Повторяю тебе… Впрочем, вместо того чтобы осуждать меня, тебе бы следовало… если бы только у тебя было сердце…
– Если бы у меня было сердце?.. – пробормотала г-жа де Фонтанен. Она забыла все остальное – ей запомнились только эти ужасные слова…
– Да, если бы ты по-настоящему заботилась о моем счастье, – крикнула Женни, совершенно потеряв самообладание, – если бы ты любила меня ради меня самой, то сегодня ты бы…