Семья Зитаров. Том 1
Шрифт:
Второй механик, одессит Иванов, был человеком, о котором вначале всегда создавалось неправильное мнение. Только спустя недели, даже месяцы открывался истинный облик и характер этого человека. Первое впечатление о нем всегда было отрицательным. Он добился теперешнего своего положения тяжелым трудом. Начал с кочегара, потом работал дункеманом и смазчиком. Долгие годы прожил на баке, в кубрике кочегаров, среди суровых, сильных, простых людей, в результате на всю жизнь приобрел суровую оболочку чернорабочего. Внешне угрюмый, злой, грубый, он не терпел неженок, придирался к малейшему упущению и с жестокостью мызного старосты выжимал из подчиненных все соки. Побывав сам в шкуре кочегара, он великолепно знал все их уловки, ругался и поносил их так, что, кажется, не выдержал бы и камень; с удивительной настойчивостью боролся с малейшим признакам строптивости. И, тем не менее, кочегары считали его одним из прекраснейших начальников среди механиков русского торгового флота. Он был для них своим человеком. Уважал тех, кто умел пить за троих и работал как дьявол. Трудно было завоевать расположение Иванова, но уж кто сумел его добиться, тот считался ценным работником, за таким охотился каждый инженер. Вместе с этими людьми Иванов ходил в кабак и делился последним рублем, когда у товарища не на что было опохмелиться. Офицеры любили его за знание дела. Хорошее состояние машин «Пинеги» было заслугой Иванова. Если в порту или в море случалась какая-либо поломка или авария, первый механик всецело полагался на Иванова, и он действительно всякий раз умел найти правильный выход из самого трудного положения.
Третий механик, эстонец Мяги, толстый старичок, был произведен в мастера из дункеманов за долголетнюю усердную службу на пароходах компании. Жена его и две дочери жили в Хаапсалу, куда он посылал большую часть заработка, оставляя себе лишь на табак и мыло. Это был один из тех скромных работяг, которые изредка еще встречаются среди моряков старого поколения. Судно для них — дом родной, они его любят и заботятся о нем не хуже рачительного хозяина. Не считаясь со временем, они работают с утра до вечера, забывая о том, что они лишь наемная сила на пароходе.
Боцманом был латыш Зирнис, еще молодой человек из прогоревших штурманов. Зная, что он несколько лет учился в мореходном училище, офицеры относились к нему как к равному и нередко сваливали на его плечи часть своих обязанностей. Часто в портах ему приходилось считать и принимать груз. Если бы этот человек был более честолюбив и энергичен, он мог бы устроиться третьим штурманом на большой пароход. Но, равнодушный и флегматичный по натуре, он не заискивал перед начальством и не умел быть резким с матросами. Он никогда не терял хладнокровия. В самую сильную бурю, когда штурманы бегали как ошпаренные, капитан ругался последними словами, а команда в растерянности не знала, за что хвататься, Зирнис спокойно, с тихой улыбкой на сухощавом лице, продолжал свое дело так же, как он его делал бы в самой нормальной обстановке. Он не реагировал ни на брань, ни на похвалы, никогда и ничем не восторгался, похожий на живучее, крепкое дерево, стоически выдерживающее все бури и непогоды. Возможно, именно это необыкновенное равнодушие и было виною тому, что из него не получился капитан. Судовладельцы любят энергичных, инициативных офицеров. Флегматичность Зирниса казалась им признаком отрицательным.
С остальными членами команды «Пинеги» Ингус познакомился позже.
Спустя день после появления на пароходе Ингуса и Волдиса Дембовский принял кочегарами двух русских и одного латыша — маленького широкоплечего Бебриса. Все его стали звать Джонит, и маленький кочегар скоро стал самым популярным человеком на пароходе.
3
С приходом на «Пинегу» Джонита на корабле началась новая жизнь. Она, правда, была ничуть не лучше прежней. Казалось, что в лице Джонита в каюту кочегаров вселился дух раздора и скандала. Коренастый, плечистый, грудь колесом, с атлетической мускулатурой, парень этот сразу очутился в центре внимания кочегаров и даже самых рослых заставил уважать себя. Это был человек двадцати семи лет, с круглым, покрытым здоровым загаром лицом, темными волосами и густыми, сросшимися на переносице бровями. Каждое утро он причесывался, разделяя волосы на прямой пробор и смачивая их вежеталем. Когда Джонит проделал такую процедуру в первое утро перед выходом на вахту, товарищи подняли его на смех: там, дескать, внизу дам нет, а старый Дембовский вовсе не охотник до хорошеньких мальчуганов. Ни слова не говоря, Джонит размахнулся и коротким сокрушительным ударам отбросил наиболее ретивого зубоскала на койку:
— Вот тебе дама, а вот тебе мальчуган. Можешь схлопотать еще!..
Кочегар, к которому относились эти слова, только глазами захлопал. Он хотел обидеться, крикнуть что-то в ответ Джониту, но долго не мог перевести дух, а когда пришел в себя, было уже поздно возобновлять ссору. Черт побери, у этого малого тяжелый кулак!
Ссориться с таким не стоит, лучше жить в дружбе. Но подружиться с Джонитом не удавалось. Он держался так неприступно и вызывающе, был таким задирой, что это выводило из себя даже самых покладистых людей. Никого еще не зная, находясь первый день на пароходе, он ни с кем не стремился подружиться и вел себя по-хозяйски, словно был в кубрике давно признанным авторитетом.
Первое крупное столкновение произошло утром. Позавтракав, Джонит повелительно кивнул головой одному из трех помощников кочегара — финну Лехтинену:
— Забирай свое барахло с койки.
— Почему это? — удивился Лехтинен.
— Почему… — передразнил его Джонит. — Потому что я кочегар, а ты только трюмный. И еще потому, что не годится трюмному спать на верхней койке, а кочегару — на нижней.
— Странно, — обиженно пожал плечами Лехтинен. — Интересно, кто же все-таки из нас первым пришел на пароход?
— Это не дело, так не пойдет, — заворчали кочегары. — Что же получается — все под его дудку плясать должны?
Джонит, презрительно прищурившись, окинул взглядом присутствующих.
— В Генте я один дрался с целым кабаком. Там было по меньшей мере человек двадцать, почище вас львы. Лехтинен, тебе помочь, что ли?
Лехтинен, худощавый, долговязый парень, смотрел на товарищей, ожидая помощи, но на всякий случай все же снял с койки подушку. Кругом послышался глухой ропот. Ворчали все — и кочегары, и трюмные. Опустив глаза и отвернувшись в сторону, они угрожающе что-то бормотали под нос и возмущались, но никто не решался вступиться открыто. Потом вдруг словно шлюзы прорвало, и Ингус с Ивановым, подходившие к кубрику, чтобы позвать людей на вахту, услышали разноголосый шум. Кубрик кочегаров гудел, как клетка с разъяренными дикими зверями. Уже нельзя было различить отдельные голоса; проклятия и злобные выкрики слились в хаотический гул, сопровождавшийся грохотом деревянных башмаков. Вдруг все стихло, и, словно молот по наковальне, прозвучал триумфальный победный крик Джонита: «Индюки! Не таких львов видывали!» — и опять поднялась разноголосая какофония.
— Ишь, как разгорелись страсти, — проворчал Иванов. — Придется окатить ведром холодной воды.
Ингус приоткрыл дверь в матросский кубрик, поздоровался и произнес обычное «тэрн ту» [59], после чего люди сразу собирались на работу. Иванов, не открывая дверь в кубрик кочегаров, несколько раз сильно постучал в стену:
— Тэрн ту!
Это не возымело никакого действия. Или кочегары из-за шума не расслышали стука и слов механика, или подумали, что стучит старый Мяги, которого никто не боялся. Обычно по утрам на работу приглашал третий механик, и только изредка к ним приходил Иванов.
Выждав немного, Иванов постучал вторично. Из кубрика сердито отозвался чей-то голос:
— Ну чего стучишь, чучело, — не хватает духу войти?
— Дьявол вас побери, сколько это будет продолжаться! — крикнул Иванов, распахивая настежь дверь кубрика. — Чего ревете, как быки? Марш по местам!
В кубрике сразу воцарилась тишина, нарушаемая лишь Джонитом, который безостановочно сыпал отборнейшими ругательствами на всех языках, мира. Заметив, наконец, Иванова, он сразу же переключился на него.
— Ну, чего уставился, как баран на новые ворота! — орал Джонит, глядя куда-то мимо Иванова. — Мы почище вас львов видывали. У нас такой порядок: кто слишком много треплется, получает в зубы и с катушек долой.
Вначале это словоизвержение озадачило Иванова, и он уже собирался унять разбушевавшегося парня, но сообразил, в чем дело, и приготовился взять реванш другим путем:
— На вахту! — крикнул он кочегарам. — Сегодня я для вас приготовил приятную работенку.