Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
— Отправьте нас отсюда, мы не можем больше ждать! Дайте вагоны, дайте хлеба!
Они окружили «эвак», не уходили из канцелярии, не внимая ни угрозам, ни уговорам. Они собрали деньги и отправили телеграмму в Омск в «эвак» Сибири. Они созвали общее собрание беженцев всех национальностей и избрали делегатов для поездки в Барнаул в губернские учреждения.
Старого заведующего «эваком» отстранили от должности, а на его место назначили нового. Тот сообщил, что отправка будет не позднее двадцатого сентября, то есть, через две недели, а чтобы ожидание не казалось таким тягостным, детям и нуждающимся семьям беженцем станут выдавать хлеб — по полфунта в день. Предложили избрать комиссию из беженцев, которая должна обследовать их положение и составить списки нуждающихся. В эту комиссию от жителей тайги вошел и Янка Зитар: нужен был человек, способный вести переписку. Карл несколько раз узнавал в городе о Черняеве, но он находился в длительной командировке, поэтому устраивать дела беженцев пришлось без его помощи.
Вместе с другими членами комиссии. Янка обошел лагерь, и только теперь выяснилось, сколько горя кроется в этих шалашах. Удивительно, как эти люди еще влачили существование и как только у них хватило смелости пуститься в далекий путь.
Когда Янка сдавал список в «эвак», туда явился и Эдгар Ниедра. И случилось маленькое чудо: Эдгар сам подошел к Янке и протянул ему руку, хотя в «эваке» в этот момент находилось несколько земляков из «высшего круга». Немного погодя Янка встретил на улице Руту, и она на этот раз узнала его и тихо ответила на приветствие, видимо, потому, что вблизи никого не было. Но когда на следующий день он увидел Руту у ворот городского парка читающей театральную программу, она уже не узнала Янку и при его приближении поспешно ушла. Поблизости находились люди.
Позднее Янка заметил одну особенность в поведении Руты: если она была вместе с Лаурой, она держалась довольно любезно, иногда даже улыбалась, здороваясь с Янкой, но проходила мимо с ледяным равнодушием, если была одна. Постепенно он начал догадываться о причинах подобного поведения: Рута знала о его отношении к Лауре и знала, как смотрит на него сестра, поэтому в ее присутствии изображала любезную покровительницу их дружбы, но за спиной сестры старалась уничтожить в Янке всякую надежду, оттолкнуть его, оскорбить, вызвать раздражение, чтобы ему и в голову не приходило приблизиться к Лауре. Значит, Лаура была на его стороне, против желания сестры разделяла с ним его большую мечту. Он убеждался в этом всякий раз, встречая Лауру. Она выглядела такой солнечной, ее взгляд выражал такую ласковую нежность и робкий призыв, какой может быть только у любящего человека. И тем не менее, еще раз подойти к ней он не решался.
И снова Янка написал письмо, более ясное, чем первое. Он объяснил, почему в тот вечер в парке не подошел к ней, и обещал в следующий раз быть смелее.
Следующий раз наступил скоро — в тот же вечер, когда Янка написал письмо. Он вместе с Фрицем отправился в парк. Денег хватило лишь на концерт, занимать у приятеля не хотелось. И на спектакль поэтому пошел только Фриц. Пройдя круг, Янка увидел в темноте на скамейке двух девушек. На одной была точь-в-точь такая юбка, как на Лауре в прошлый раз, но другая никак не походила на Руту. Проходя мимо, он услыхал, как первая сказала: «Ведь это же Ян…» — это не был голос Лауры. Да, но кто же это?
Янка продолжал гулять по парку, не решаясь подойти. Девушки тоже встали и пошли по аллее. Он следовал за ними и все-таки не мог их узнать. Тогда он присел на скамейку, где только что сидели подруги. Они заметили Янку и, тихо о чем-то переговорив, сели рядом с ним. Все трое молчали. Это была волнующая тишина, полная немого ожидания и напряженности. Двое, конечно, ждали, что раздастся знакомый голос и они узнают, кто сидит рядом. По никто не осмеливался заговорить первым. По временам девушки перешептывались. Янка не слышал ни слона, но знал — говорят о нем. Они изредка посматривали в его сторону.
Окончилось первое действие. В антракте вышел Фриц, отыскал Янку на скамейке и закурил папиросу. Янка, воспользовавшись вспышкой спички, взглянул на соседок. Рядом с ним сидела Вилма Ниедра (хорошо, что он в темноте не позволил себе ничего лишнего; письмо жгло его карман, и не хватало еще, чтобы оно оказалось в руках Вилмы). Другая была Лаура. Они сегодня поменялись одеждой.
Фриц сел рядом с Янкой. Девушки сразу поднялись и отправились гулять — очевидно, присутствие Фрица их смущало. Если бы Янка был чуть поопытнее, он бы понял, что сейчас наступило время заговорить с девушками. О Фрице нечего беспокоиться — он бы не обиделся, что его оставили одного. Но Янка был еще неопытен и робок, поэтому, как только девушки удалились, он отдал письмо Фрицу и положился на сноровку друга.
— Вечер темный, может быть, тебе удастся…
— Хорошо, постараюсь.
И Фриц старался, скрытый темнотой и подбадриваемый собственным равнодушием. Фриц шел за девушками по пятам, соразмеряя свои шаги с их походкой, и ждал подходящего момента. Наблюдая издали, Янка наконец увидел, как он на мгновение поравнялся с Лаурой и затем, описав большой круг, направился к павильону, так как прозвенел звонок, извещающий о начале действия. Девушки пошли к воротам и через базарную площадь — домой. «Значит, сделано», — радостно подумал Янка.
Второе действие, как показалось Янке, тянулось бесконечно. Он беспокойно бродил по парку, нетерпеливо ожидая конца, и, услышав аплодисменты, бросился к двери павильона. Как только показался Фриц, он схватил его за плечи, потащил в темную аллею.
— Ну как, передал? — спросил он, задыхаясь от волнения.
— Ничего не вышло. У них не было ни одного кармана.
И сразу все оцепенело в Янке. Машинально пройдя несколько шагов рядом с Фрицем, Янка вдруг повернулся и зашагал прочь. «Никуда я не гожусь, нерешительный, трусливый теленок…» — думал он. Был промах, а теперь их два. В третий раз тебе такой удобный случай не представится. Или ты думаешь, Лаура от усталости села рядом с тобой на скамейку? Не пошла смотреть спектакль и предпочла томиться в темном парке? Эх, Янка, почему ты все понимаешь тогда, когда уже поздно? Ты всегда опаздываешь. Мысленно ты сокрушаешь горы и готов переплыть моря, а вот нужно сказать несколько простых слов — и у тебя челюсти сводит судорога. Не удивляйся, что люди иногда стесняются знакомства с тобой. Озорника можно простить, бедняку — сочувствовать, злого — остерегаться и в то же время удивляться его силе и смелости. Но что думать о глупце? Или, может быть, ты хочешь, чтобы Лаура первая заговорила с тобой, ты, мужчина, завоеватель в кавычках?
Так издевался он над собой всю дорогу до самого леса. Но от этого ему ничуть не стало легче.
В середине сентября умерла мать Сармите. В простом некрашеном ящике, сколоченном на скорую руку из еловых досок, ее увезли на кладбище. За короткий срок там образовался латышский угол, и количество могил быстро увеличивалось. Несколькими днями позже рядом с Валтериене похоронили старого Парупа и маленького мальчика. А в холерные бараки увезли новых больных.
Но ночам начались сильные заморозки. В ведрах замерзала вода, а в лесу на мху появились кристаллы снежинок. В лагере приступили к новой работе: беженцы утеплялись, зарывались глубже в землю и покрывали шалаши дерном. Бренгулис выстроил настоящую землянку и купил на базаре маленькую чугунную печку! Безумные! Они хотели тягаться с сибирской зимой и оставаться в лагере до тех пор, пока их не увезут, точно желая этим упорством ускорить момент отъезда. Те, у кого нечего было продавать, искали работу, но редкий находил ее. Остальные еле влачили существование на маленькой полуфунтовой порции хлеба, ежедневно выдаваемой «эваком». Теперь еще реже раздавался смех, умолкла гармонь, и вечерами у костров сидели молчаливые, печальные люди, они не осмеливались высказывать свои заботы и предчувствия. А утром опять везли кого-нибудь на кладбище, и это уж стало обычным. Не в одном шалаше слышались рыдания. Все более неумолимо вставал вопрос:
— Чем будем жить?..
Мать Айи после смерти мужа не выходила из шалаша. Она впала в глубокую апатию. Откровенно говоря, старый Паруп представлял собой не бог весть какую ценность и не умел обеспечить семью. Но все же он был мужчина, глава семьи. Что сможет сделать одна Айя? Об этом страшно было подумать. Поэтому Парупиене сидела весь день, как в полусне, не спрашивая, откуда по утрам и вечерам берется корка хлеба или котелок картофеля, который ставит перед ней Айя, и будет ли это завтра. Если думать об этом, то надо плакать, выть, пока в груди не захватит дыхание, и биться больной головой о камни. О, как она болела, эта голова, точно внутри ее вздувался громадный нарыв, который ныл, колол, как только ты начнешь думать. Выдавить его не можешь, забыть о нем не в состоянии, как бы спокойно ни сидела; как кровожадная пиявка, сосет он тебя, и все ему мало. Зачастую ты совсем уже не соображаешь, что делаешь. Нужно плакать, а ты смеешься, и из груди вырываются всхлипывания; тебе кажется, ты молча сидишь, на самом же деле твои губы шевелятся и рот произносит бессмысленные слова. Дети твои испуганно прислушиваются, успокаивают, расспрашивают, что с тобой, но ты не понимаешь их. И это легче, чем все понимать…