Серапионовы братья. 1921: альманах
Шрифт:
Да. Открыли камеру и выпустили.
Идите, сказали, куда хотите. И вышли они на улицу.
Тихой мышью вернулась старуха домой и заперлась в комнате.
А бледно-похудевший актер ходил до вечера по знакомым и говорил трагически:
— Поставили меня, а я такое: не завязывайте глаза, не надо. Курки щелкнули. Гулко. Только вдруг приходит черный такой человек. Этого, говорит, помиловать. И руку мне пожал.
Вечером к актеру Машенька пришла. Актер плакал и целовал Машенькины пальцы.
— Оборвалось, — говорит, — Машенька, что-то в
Терпел, а сейчас не могу. Пропал я, Машенька. Жизнь познал и к смерти коснулся. И умри я, ничто не изменится. Теперь мне все равно.
Ночью, когда актер целовал Машеньку и говорил, что еще прекрасна жизнь и еще радость впереди, ночью за стеной тихо умерла старуха.
И никто не удивился и не пожалел, напротив, улыбнулись — одним, дескать, едоком меньше.
А похоронили старуху не на Смоленском, а на Митрофаньевском.
Март 1921 г.
Петербург
РЫБЬЯ САМКА
Неправильный это стыд стесняться поповского одеяния, а на улице все же будто и неловкость какая, и в груди стеснение.
Конечно, за три года очень ошельмовали попов, за три года, можно сказать, до того довели, что иные и сан сняли, и от Бога всецерковно отреклись. Вот до чего довели.
А сколь великие притеснения поп Триодин претерпел, так и перечесть трудно. И не только от власти государственной, но и от матушки претерпел. Но сана не сложил и от Бога не отрекся, напротив, душой даже гордился — гонение, дескать, на пастырей.
Утром вставал поп и неукоснительно говорил такое:
— Верую, матушка.
И уж потом преуспевал во всех делах.
И можно ли подумать, что случится подобная крепость в столь незначительном человеке. Смешно. Вида-то поп никакого не имел. Прямо-таки никакого вида. При малом росте — до плечика матушке — совершенно рыжая наружность. Ох, и не раз корила матушка в смысле незначительности вида. И верно. Это удивительно, какая пошла нынче мелочь в мужчинах. Все бабы в уезде крепко-крупные, а у мужчин нет такого вида, все бабы запросто несут мужскую, скажем, работишку, а мужчины, повелось так, по бабьему даже делу пошли.
Конечно, таких мужчин расстреливать даже нужно. Но и то верно: истребили многих мужчин государственными казнями и войной. А остался кто — жизнь засушила тех.
Есть ли, скажем, сейчас русский человек мыслящий, который бы полнел и жиры нагуливал? Нет такого человека.
Конечно, попу это малое утешение, и поп говаривал:
— Коришь, матушка, коришь видом, а в рыбьей жизни, по Дарвину, матушка, рыбья самка крупней самца и пожирает его даже в раздражении.
А на такие поповы слова матушка крепко ставила тарелку или, скажем, чашечку и, чего неведомо самой, обижалась.
И вот уж третий год пошел, как живет поп с женой разно.
И где бы матушке с душевной близостью подойти к попу, дескать, воистину трудно тебе, поп, от гонений, так вот, прими, пожалуйста, ласку — так нет того, не такова матушка.
Верно: годы матушкины не преклонные, но постыдно же изо дня в день нос это рисовой пудрой и к вечеру виль хвостом.
А попу какое утешение, если поколеблены семейные устои? Попу утешение — в преферансик, помалу, по нецерковным праздникам, а перед преферансиком — словесная беседа о государственных и даже европейских вопросах и о невозможности погибели христианской эпохи.
Чувствовал поп очень большую сладость в словах. И как это всегда выходит замечательно:
Сначала о незначительном — скажем, хлеб в цене приподнялся — житьишко неважное, значит. А житьишко неважное — какая тому причина?
Слово за словом — играет попова мысль: государственная политика, советская власть, поколеблены жизненные устои.
А как сказано такое слово: советская, так и пошло, и пошло. Старые счеты у попа с советскими. Очень уж было много обид и притеснений. Было такое даже, что пришли к нему ночью, за бороденку схватили и шпалером угрожали.
— Рассказывай, — говорят, — есть ли мощи какие в церкви. Народу, дескать, нужно удостовериться в обмане.
И какие святые мощи могут быть в церкви, если наибеднейшая церковка во всем уезде?
— Нет, — говорит поп, — нет никаких святых мощей, пустите бороденку, сделайте милость.
А те все угрожают и шпалером на испуг действуют.
— Ишь, — говорят, — напятирясился (это при его-то комплекции — напятирясился. Горько слушать!). Сукин, — говорят, — ты сын и поповская ряса. Во всех церквах, в «Правде» пишут, мощи есть для народного обмана, а у тебя, поповская ряса, нет мощей. Это удивительно. Контр ты, — говорят, — революционер и сволочь.
И не поверили попу.
— Веди, — сказали, — одначе, разворачивай церковное имущество.
И повел их поп в церковь.
А ночное уж было дело. И чудно как-то вышло. И ведет, и ведет их поп по городу, а церкви нет. Испуг, что ли, бросился в голову — не по тем улицам поп пошел.
Только вдруг сладость необычайная разлилась по жилам.
«Дело, — подумал поп, — подобное Сусанину».
И повел их поп аж за толкучку. А те разъярились, вновь за бороденку сгрябчили и сами уж указали дорогу.