Серапионовы братья. 1921: альманах
Шрифт:
Ночью развернули имущество церковное, нагадили и насрамили повсеместно, но мощей не нашли.
— А, — сказали, — поповская ряса, нет мощей, так учредим в твоей церкви музыкальный цирк.
С тем и ушли. А к утру выяснилось: сперли напрестольный крестик.
— И как же так — цирк? Можно ли, матушка, учредить в церкви музыкальный цирк и канатное позорище? Не иначе, матушка, подобное для испуга сказано. Ведь не допустит приход, хоть и поколебалась в нем религиозная вера, не допустит приход до музыкального
Вот тут бы матушке и подойти с душевной близостью, да нет — свои дела у матушки. И какие такие дела у матушки? Вот пожалуйста — оделась. Вот — ушла. И слова не скажи. Нет никакого пристрастия к семейной жизни.
И не только в поповом доме подобное, а все рассказывают: глядит, говорят, баба в сторону.
И что такое приключилось с русской бабой?
А что ж такое приключилось с русской бабой? Смешного нет, что баба исполняет мужскую работишку и что баба косу, скажем, обрезала.
Вот у китайцев вышел такой год: всенародно китайцы стали отрезать косы. Значит, вышла коса из исторической моды. Смешного ничего нет.
Да и не в этом штука, а штука в том — великое бесстыдство и блуд обуяли бабу.
И не раз выходил поп к народу в облачении, и горькие слова держал:
— Граждане, и прихожане, и любимая паства. Поколебались семейные и супружеские устои. Тухнет огонь семейного очага. Опомнитесь в безверии и в сатанинском бесстыдстве…
И все поп такие прекрасные слова подбирал, что доходили они аж до сердца и вызывали слезы.
Но блуд не утих.
И никогда еще, как в эту весну, не было в народе такого бесстыдства и легкости отношений.
Конечно, всегда весной бывает этакая острота в блуде, но пойдите, пожалуйста, в клуб, послушайте, пожалуйста, какие речи около женского пола. Это невозможно.
И что поделать? Ведь если попова даже жена нос рисовой пудрой, и поп не скажи слова, то можно ли что поделать?
И хоть понимал это поп очень, однако горькие речи держал неукоснительно.
И вот в такую-то блудную весну вселили к попу дорожного техника. Это при непреклонных-то матушкиных годах.
Стоек был поп и терпелив, но от удара такого потерял поп жизни не меньше как десять лет.
Очень уж красивый и крупный был железнодорожный техник.
И при красоте своей был техник чрезвычайно вежлив и даже мог беседовать на разные темы; и беседуя на разные темы, интересовался тонкостями, к примеру, как и отчего повелось в народе, что при встрече с духовным попом прохожий делает фигу.
Но беседуя на разные темы и интересуясь тонкостями, оборачивал техник слова непременно к женскому полу и про любовь.
И пусть бы даже техник мог беседовать про европейские вопросы, не смог бы поп отнестись к нему любовно.
Очень уж опасный был техник.
— Узко рассуждая, —
И на такие поповы слова качали головами собеседники, дескать, точно: сословию вашему туго, сословию вашему стеснение, но кому, дескать, лучше?
А матушка поводила плечиком.
И точно: вышел у попа с дорожным техником камуфлет, да такой камуфлет, что не только десять лет жизни, а и вся-то жизнь на нет пошла. Вот какой камуфлет вышел.
А случилось так, что пришли к попу партнеры и приятели его жизни: дьякон Веньямин и городской бывшего четырехклассного мужского училища учитель Петр Иванович Гулька.
Началась, конечно, тут словесная беседа о незначительном, а потом о гонении на пастырей.
А дьякон Веньямин — совершенно азартный дьякон и отвлеченной политикой нимало не интересуется.
Поп про нехристианскую эпоху, а дьякон Веньямин картишками любуется, дама к даме, картишки разбирает. И чуть какая передышка в словах, он уж такое:
— Что ж, — говорит, — терять драгоценное времечко…
Тут прервали они беседу, сели за стол и картишки сдали.
А поп и объяви:
— Восемь, — говорит, — виней. Кто вистует?
И сразу тут попу такой перетык вышел:
Дьякон Веньямин бубну кроет козырем, а учитель Гулька трефу почем зря бьет.
Заволновался поп очень и, под предлогом вечернего чая, вышел попить водички.
Выпил ковшичек и, идучи обратно, подошел к дверям матушки.
— Матушка, — сказал поп, — а матушка, не обижайся только, я насчет чайку.
И заглянул поп в комнату. А в комнате-то матушки и не было.
Поп на кухню — нет матушки, поп туда-сюда — нет матушки.
И заглянул тогда поп к технику.
С дорожным техником в развратной позе сидела матушка.
— Ой, — сказал поп и дверь тихонечко прикрыл и, на носочках ступая, пошел к гостям доигрывать.
Пришел и сел, будто и камуфлета никакого. Играет поп — лицо только: белое. А играючи, карту этак по столу и сам такое:
— Рыбья самка.
И какая такая рыбья самка?
И вдруг повезло попу.
Учитель Гулька, скажем, туза бубен, а поп козырем. Учитель Гулька марьяж отыгрывает, а поп козырем.
И идет, и идет к нему богатая карта.
И выиграл поп в тот вечер чуть не три косых. Сложил новенькие бумажки и горько так улыбнулся.
— Это все так, — сказал, — но к чему такое гонение? К чему вселять дорожного техника?
А дьякон Веньямин и учитель Гулька обиделись.
— Выиграл, — говорят, — раздел нас поп, а будто и недоволен.