Сердце Бонивура
Шрифт:
Мимо раненых в сопровождении Суэцугу прошёл Караев. Он направился к фельдшеру. Настенька опять принялась за перевязку. Караев, не обратив на неё внимания, склонился над умирающим.
— Жив? — спросил он.
Кузнецов открыл глаза. Суэцугу потёр руки с довольным видом и, насколько мог, ласково взглянул на девушку.
— Хорошо надо перевязать.
— Говорить можете? — спросил Караев фельдшера.
Кузнецов ответил слабым, глухим голосом:
— Да.
«Зачем это он?» — подумала Настенька, оглянулась на японца и незаметно тронула фельдшера за руку: «Молчи уж, нечего с ними говорить!..»
— Вы
Настенька похолодела. Кузнецов ответил тихо, но внятно:
— Все они одним миром мазаны!
Услышав незнакомое слово, Суэцугу недоуменно поднял брови, вынул из кармана маленькую книжечку — словарь и торопливо перелистал его, ища объяснения.
У Настеньки задрожали руки и лицо стало бледным. А Кузнецов тем же глухим голосом закончил:
— Всех под одну гребёнку надо… и старых, и молодых…
Суэцугу шепнул что-то ротмистру.
— Фамилии скажите! — потребовал Караев.
Настенька замерла. Сейчас человек, которого она только что перевязывала, навлечёт несчастье на головы многих близких ей. И жалость, которую ещё минуту назад испытывала она к нему, нежность и все сострадание её показались ей постыдными. Она содрогнулась от гадливости и омерзения. Сейчас Кузнецов назовёт людей. Он уже тяжело передохнул и пошевелил губами, собираясь с мыслями. И помешать этому нельзя…
Короткая мысль заставила Настеньку вздрогнуть.
Она наклонилась к Кузнецову ещё ниже, словно для того, чтобы пропустить бинт вниз. Кузнецов раскрыл рот. Настенька, сама холодея от того, что она намеревалась сделать, нажала левой рукой на живот раненого. И вместо слов из его глотки вырвался вой от боли, пронизавшей его. Он оскалил зубы, задохнулся и потерял сознание.
Настенька же, собрав все свои силы, с притворной тревогой посмотрела на фельдшера и покачала головой:
— Как мучается!
Суэцугу окинул девушку подозрительным взглядом, Караев досадливо сморщился. Нужно было во что бы то ни стало, пока Кузнецов не умер, узнать от него все. Они стали терпеливо ждать, когда фельдшер очнётся. Через несколько минут Кузнецов пошевелил головой и открыл глаза. Суэцугу, переводивший глаза с него на девушку, нахмурился и сказал ей резко:
— Э, росскэ, уходите… — и махнул рукой в сторону.
Настенька отступила на несколько шагов. Караев сказал:
— Скажите фамилии тех, кто помогал красным.
Как упрямо цеплялся за жизнь Кузнецов! Сколько злобы было в этом долговязом искалеченном человеке, который, умирая, тащил за собой других, чтобы дать исход своей ненависти! Отошедшая к другому раненому, Настенька услышала, как Кузнецов назвал фамилию её, Жилиных и старика Верхотурова. На секунду Кузнецов смолк, потом сказал, что партизаны не могли уйти далеко и, переправившись через брод, отсиживаются в тайге. Он часто дышал, в горле у него хрипело, грудь вздымалась неровно, порывами. Острые приступы боли заставляли его извиваться, но он говорил, называя людей, перемежая их имена с ругательствами. И столько ярости звучало в его голосе, что даже Караев почувствовал себя скверно.
— Как найти брод? — спросил Суэцугу, вынув из кармана карту местности.
«Против казаков нашим не устоять, все хворые да раненые!» — подумала Настенька.
Она мгновенно представила себе, как помчатся кони через реку, как по тропе, тайной и нехоженой, поползут белые. Выстрелы и крики нарушат тишину леса, и кровь окрасит мягкую зеленую траву. Представила Виталия убитого. Она встала, выпрямившись во весь рост, подошла к Кузнецову и туда, где на белой перевязке, сделанной её руками, виднелось розовое пятно просачивающейся крови, с силой ударила ногой. Кузнецов дёрнулся и захлебнулся красной пеной. Глаза его дико выкатились. Вслед за этим широкой струёй чёрная кровь хлынула у него из горла, затопив все слова, которые он собирался прохрипеть. Суэцугу сунул карту в карман и взялся за саблю. Караев отшатнулся и выхватил револьвер.
Белые со всех сторон бросились к Настеньке. Она не сопротивлялась. Рябой заломил ей руки. Испуганно вскрикнули девушки. Раненые завозились, приподнимаясь на локтях. Караев подошёл к Настеньке:
— Ты что же это, девка? А?
Настенька даже не взглянула на него. Теперь ей было все равно. Никто из деревенских не выдаст брода, найденного партизанами. Значит, белые не могут настичь отступивших партизан. Она знала, что теперь её не пощадят, что не бывать её счастью, но иначе она поступить не могла. И странное спокойствие охватило её. Точно не ей заламывали руки, словно не к ней все ближе придвигалось лицо ротмистра, перекошенное яростью. Она не чувствовала ни рук, ни ног и тяжести тела не ощущала. Только толчки крови, словно не в ней, а где-то сбоку, выстукивали: так… так…
Суэцугу хищно взглянул на неё. Лицо его приняло тёмный оттенок. Он мягко подошёл к Настеньке и размахнулся.
— Борсевико! — сказал он хрипло.
— Не смей! — твёрдо, но глухо сказала Настенька.
Наступило томительное молчание после этих слов, произнесённых так, что Суэцугу не посмел ударить девушку.
То, что сделала Настенька, поразило белых. Они расступились. Рябой отпустил её. Настенька стояла совсем свободно. И раненые, и деревенские девушки, и чужие, пёстрой толпой окружившие её, молчали.
Настенька окинула толпу взглядом и всмотрелась в лица подруг. Они были бледны. Ксюшка совсем позеленела. Они ничего не поняли. Как могла она ударить раненого, да ещё своего? Настя разжала губы:
— Он привёл белых в деревню, девчата! — сказала она и умолкла.
Резкие морщины пересекли её лоб и обозначились складками у губ. Точно постарела она на десять лет. И почудилось девчатам, что не Настенька стоит в кругу врагов, а мать её. Будто и волосы сединой подёрнуты… Девчата сбились в кучу и затаили дыхание…
Караев рванулся мимо Насти и резко крикнул, словно на ходу лозу шашкой срубил:
— В штаб!
Поскользнулся в тёмной луже, чуть не упал и в бешенстве ринулся, не глядя ни на кого, прочь от круга, к школе. Суэцугу натянул на руки лайковые перчатки и отправился следом за ротмистром, легко перескочив через лужу. Рябой шагнул к Настеньке. Она повернулась и пошла к штабу, сказав негромко:
— Прощайте, девушки!
Слезы ручьём хлынули из глаз Ксюшки. Сквозь их пелену она глядела неотрывно на удалявшуюся подругу. Марья Верхотурова шумно вздохнула: