Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал
Шрифт:
— Вы несправедливы к Дикону. — Надо прощаться и уходить. Она не признается. Женщины, такие женщины могут признаться в убийстве, но не в любви. А убить, солгать, предать ради Ворона она готова. И она права, Алва стоит такой женщины и такого чувства.
— Я не Создатель, чтобы быть справедливой к пиявкам. — Взгляд женщины стал жестким. — Я платила и плачу собой за все, что беру. Окделл берет даром и думает, что так и надо. Уж лучше Салиган. Тот просто крадет.
— Если не хотите, не говорите. Марианна, — как хочется взять ее за руку, но он сам променял близость на правду, — кого вы убили? Вы говорили тогда,
Последняя попытка вернуть снежный свет, просящий взгляд, доверие. Глупая, никчемная попытка.
— Это мое дело. — Баронесса невесело усмехнулась. — Не надейтесь, я прикончила не насильника, не вымогателя и даже не соперницу. У меня был выбор между грехом и добродетелью. Я выбрала грех и выберу его снова.
Не хочет рассказывать… А ты сам желаешь говорить про овраг Святой Мартины? Про зарезанных часовых? Про Маранов? Про тех, кого не казнили, потому что вмешался Ворон, и про тех, кого повесили, потому что не вмешался ты? Через три дня ты шагнешь за порог и будешь виноват уже в деянии. Через три дня прольется кровь, и никто сегодня не скажет, сколько ее будет.
— Марианна, — глухо сказал Робер, — нужно, чтоб вы уехали. Вместе со слугами, с птицами… С Эвро. Вещи тоже лучше увезти, по крайней мере ценные.
Сейчас она спросит почему, и он соврет. Скажет, что подозревают заговор, что на нее донесли. Она должна уехать, и она уедет. Карваль даст охрану, двадцать человек ничего не изменят.
— Однажды мне такое уже советовали, — задумчиво произнесла баронесса. — Перед Октавианской ночью. Мы с Коко заперли дом и уехали в деревню. Это было весело. Я надела короткую юбку, заплела косы и ходила босиком по траве у ручья. Там были гуси, я их не испугалась, я же птичница… Я взяла хворостину. В Олларии убивали, а я гоняла гусей… Я уеду, если уедешь ты.
— Я не могу. Вы же знаете…
— Знаю. Я остаюсь. Коко как хочет…
— На вас донесли, — соврал Робер, но она то ли не поверила, то ли не поняла.
— Вы нас защитите. — Улыбка. Грустная, но спокойная. — Вы же знаете, какие мы безобидные.
— Оставаться в Олларии опасно и станет еще опасней.
— А если я скажу, что не могу остаться без вас? — В темных озерах вспыхнуло солнце. — С вами я уеду… Прямо сейчас. Хотите?
— Ты говорила, что полюбила бы Алву, — заставил себя улыбнуться Эпинэ. — Я не Алва.
— Говорила. — Сияющие глаза были близко-близко. — Могла… Но полюбила тебя… Ударить подносом, а потом полюбить… Никогда бы не подумала, что так бывает…
Утром в спальню ворвалось солнце. Солнце пробилось сквозь щели в портьерах и улеглось на ковре длинными светлыми полосами. Солнце превратило крышку от кувшина в бриллиантовый венец и прогнало беззаконно воцарившуюся в Ракане осень. Солнце игриво тронуло щеку и забралось под ресницы, заставляя проснуться.
Ричард соскочил с кровати и, даже не позвонив слугам, подбежал к окну. В ясном небе купались птицы. Деревья тянули еще голые ветви в синеву, они больше не казались растрепанными метлами. Надоедливая лужа у забора — и та весело ловила облака, а подсыхающие черепичные крыши блестели, точно покрытые лаком. В Ракану пришла весна. В ту самую ночь, когда к Ричарду вернулись сны, и сны эти не были кошмаром, хотя и добрыми назвать их не получалось.
По-кошачьи зашипели изготовившиеся
Вручить сюзерену в первый день настоящий весны меч Раканов… Это стало бы не просто добрым предзнаменованием, это убедило бы даже Робера и Дэвида, так и не оправившегося после гибели брата. Рокслеи всегда были стойкими, но Дэвида, как и Иноходца, губит незнание. Если Альдо обретет власть над древними силами, необходимость в тайне отпадет сама собой…
Это было глупо, но Ричард рывком распахнул дверь в гардеробную, словно надеясь вернуть ночные грезы. Зеркало над камином равнодушно отражало дверь и стену с присланным дядюшкой Ангерраном видом Нового Карлиона, который Ричард не мог ни выбросить, ни держать на виду. Юноша до боли в глазах вглядывался в стекло, пытаясь вернуть странные подсвечники, морисский ковер, блеск клинков, поджарую черную фигуру… Каким живым было виденье и как безвозвратно ушло!
Пустая гардеробная, равнодушие картин и зеркал, фамильный кинжал в руках. Он обещал его отдать и отдал бы, не будь договор с Рамиро сном. Дикон дернул звонок и взялся за головную щетку, уже понимая, что сделает. Что не может не сделать, какой бы детской глупостью это ни было.
Слуга явился сразу. Он был слишком вышколен, чтобы удивляться приказам, но Ричард зачем-то заговорил о погибших в Надоре.
— Я хочу переделать и вновь освятить домовой храм.
— Конечно, монсеньор.
— Мне понадобятся новые иконы…
— Прикажете найти художников?
— Да. Узнайте, кто работает в церкви Святого Алана… Или нет, художника пришлют из дворца, а мы осмотрим церковь. Ее ведь еще не открывали?
— При мне нет, монсеньор.
Дикон тоже не видел храм открытым, разве что еще в одном сне. Будет забавно, если Вороны и впрямь почитают Леворукого, хотя это вряд ли. Алва слыли безбожниками, по крайней мере, Рокэ, но обещания надо держать, даже случайные.
В церкви снова будет церковь. Домовой храм Святого Алана, и в нем иконы святой Мирабеллы, святой Эдит, святого Реджинальда… Можно не верить самому, но уважать веру погибших, тем более что мать уже никому ничего не навяжет. Пусть у нее будет хотя бы эта церковь. И икона… Строгая зеленоглазая святая во вдовьем покрывале.
— Монсеньор желает завтракать?
Надо же! Оказывается, он голоден, как стая волков, но завтрак — это лишних полчаса, если не больше. Во время походов голодать придется сутками.
— Сперва церковь.
— Ключей не осталось.
— Позовите плотника. Побыстрее.
— Сейчас, монсеньор.
Мастера искали зря. Казавшаяся намертво закрытой дверь распахнулась при первом же толчке. Сдавленно ахнул ненужный плотник, удивленным эхом откликнулся камердинер. Ричард промолчал, онемев от восторга и ужаса, потому что святая Октавия не погибла в Старом Парке! Тоненькая и хрупкая, она стояла в залитой серебристо-розовым сиянием церкви и застенчиво улыбалась. У ног теребящей косу девушки сверкали алмазные росы, незабудки из сапфиров отражали свет глаз. Так же доверчиво смотрела на мир и юная Катари. Она ждала любви и счастья, а ее обрекли на ужас, на вечную холодную осень…