Серые братья
Шрифт:
Иероним вышел в соседствующий с помещением для допросов бывший винный подвал. Следом, почти сразу же, пришёл туда и глава трибунала Сальвадоре Вадар. Рассвет уже выбелил мерцающие высоко, под далёким потолком, узкие окна, и в подвале был мягкий рассеянный полумрак.
– Блистательный допрос, Иероним, – сказал Сальвадоре. – «Поклянись, что не еретик», – и при любом ответе становишься еретиком.
– Если бы не этот тупица – квалификатор! «Неограниченное время для составления списка сообщников»! Зачем он влез в ход допроса? Узнал бы у меня наглый башмачник, что такое палач. А так – будет сидеть в камере год, и два, и десять – и «вспоминать». Хотя… И в этом есть смысл. Пусть сидит до конца жизни.
– Ты сказал «наглый»? Что-то он мне не показался таким.
– Ни один человек на земле, – помедлив, ответил Иероним, – не должен иметь смелости смотреть в лицо инквизитору. И если кто-то не опускает глаз под моим взглядом – его немедленно нужно отдать палачу.
– А, так у вас свои счёты?
– Какие у меня могут быть с этим червём счёты? Пусть гниёт в камере. Я уже забыл про него.
Они сделали несколько гулко прозвучавших под потолком неторопливых шагов. Остановились между колоннами. Пол здесь был разлинован кистью с известью на ровные небольшие квадраты.
– Ярд на ярд, – задумчиво сказал Сальвадоре. – В такой каморке только стоять.
– Или полусидеть, упираясь в камень спиной и коленями. Каждая минута в каморке для заключённого будет мучением. Через пару дней любой признается в ереси. И хотел бы я посмотреть на того, кто продержится хотя бы неделю.
Сальвадоре уважительно покивал. Сообщил, что известь, песок и кирпич станут вносить в подвал уже сегодня. Иероним улыбнулся одной стороной рта.
Дошли до «секретнейшего» кабинета. За дверью – сверкающая чистота, образцовый порядок. Столы и диваны выкрашены поблёскивающим чёрным лаком. На жёстких сиденьях диванов – длинные бархатные мягкие тюфячки. На столах – высокие ровные столбики чистой бумаги. Дверца железного шкафа закрыта и заперта на замок.
Сальвадоре сел на малиновый тюфячок, с наслаждением вытянул ноги. Иероним отпер дверцу. Глава трибунала непроизвольно вытянул шею. В шкафу, в среднем отделении, блестели золотым блеском сложенные в столбики монеты. Много, весьма много денег. Когда молодой помощник успел? А помощник потянулся к верхнему отделению и достал с полки две толстые конторские книги.
– Просмотрите, падре, – сказал он, – если интересуетесь, сколько денег внесли в фонд трибунала соседи мельника Винченцо Кольери. Учтено всё до гроша. Я брал и ад усум проприум [28] , – и это тоже указано.
28
Ad usum proprium(лат.) – Для личного использования
Сальвадоре взял книгу, раскрыл. А его юный помощник запустил руку и в нижнее отделение шкафа, и вытащил оттуда на свет объёмный плетёный из ивы короб с кожаными ремнями. Разъял пряжку, раскрыл верхние полудверцы. Выставил на стол несколько бутылок вина, золочёное блюдо с нарезанным сыром, хлеб, горшок с острым соусом, пучок зелени – лук с петрушкой.
– Сыр подсох, – сказал он. – Самый лучший вкус – у подсохшего сыра.
– Таким образом, – сказал, не обращая внимания на изысканный завтрак, Вадар, – эти деньги не учтены ни в епископской канцелярии, ни в нашей?
– Именно так.
– И что же, я, например, могу взять отсюда для собственных нужд?
– Если я, падре, – сказал негромко Иероним и протянул главе трибунала второй ключ от дверцы шкафа, – увижу однажды, что денежная полка пуста, то буду считать, что недостаточно расторопно работаю.
Оба легко и радостно рассмеялись.
– Епископ действительно удвоил налоги в трёх провинциях, – сообщил, намазывая соус на хлеб, Сальвадоре. – Ты был прав. Мой заклятый друг залез в мышеловку.
– Скоро залезет и во вторую, – принимая от Сальвадоре соус, сказал Иероним.
– Какую? – немедленно поинтересовался Вадар.
– Я приготовил ему блюдо со сладеньким ядом. Очень скоро мы сможем обвинить его в нарушении целибата.
– Епископа? О, нет. Он никогда не нарушит целибат. Никогда он не подойдёт ни к одной женщине. Его должность для него слишком дорога. А женщины – слишком болтливы.
– Да? – задумчиво поинтересовался Иероним. – Даже те, которых наутро сжигают на площади, завязав предварительно рот?
– Ты имеешь в виду… – Вадар перестал жевать и сидел, вытаращив глаза.
– Ну да. Некоторые допросы самых юных и самых красивых ведьм. Те допросы, которые ведут посвящённые в их секрет сотрудники трибунала. Проверенные, старые сотрудники. Такие, как Марцелл, или Гуфий.
– Откуда ты знаешь про это?!
– Деньги, падре, развязывают многие языки. А деньги, как видите, у нас есть. Нет пока только подходящей ведьмы. Чтобы была замужней, молодой и очень красивой. Мы ведь имеем право пригласить на один из допросов епископа? Для, так сказать, ознакомления?
– Да-а, – протянул Сальвадоре. – Хватка у тебя… волчья.
– Куа номинор люпус [29] , – снова сдвинув в улыбке одну сторону загорелого лица, ответил Иероним.
Они закончили завтрак. За дверью послышался шум. Иероним выглянул.
– Каменщики пришли, – сообщил он. – Быстро магистрат прислал каменщиков.
– Однако, пора спать, – сказал, подойдя с заскучавшим лицом к раскрытому шкафу, Вадар. – Целую ночь – допросы, допросы… – Он протянул руку, взял, насколько поместилось в ладонь, золота, опустил взятое в карман, и взял ещё раз. Спросил, не глядя на Иеронима: – Ты идёшь спать?
29
Quia nominor lupus(лат.) – потому, что имя мне – волк.
– Чуть позже, – сказал молодой инквизитор, также подходя к шкафу.
Он засунул руку в самую глубину среднего отделения, вытянул на свет длинный столбик монет, завёрнутых в плотную бумагу, и протянул эту тяжёлый цилиндр, как бы между делом, Вадару. Повторил, вздохнув:
– Чуть позже. Немного ещё поработаю.
Вадар торопливо, чтобы скрыть неудержимый румянец жгучего удовольствия, взяв золотой брикет и спрятав его в рукав, шагнул за дверь.
Когда он удалился, Иероним, выждав несколько минут, подошёл к двери, притянул её плотно и задвинул плоский, широкий, блестящий от масла железный засов. Потом вернулся к шкафу, достал из кармана изогнутый каким-то хитрым коленом ключик с гранёным сечением на конце, отправил этот ключик в недра нижнего отделения и, клацнув в невидимой скважине, стал вращать ключ за коленце. Передний камень в пьедестале, на котором стоял шкаф, дрогнул и стал выдвигаться наружу. Плоская каменная пластина, привинченная к лицевой стороне железного ящика, вышла в комнату почти на пол-ярда. Иероним запустил руку в ящик и, поднимая на свет, стал рассматривать находившиеся в нём предметы. Серебряные и золотые, с самоцветными камнями, браслеты и ожерелья, табакерки, медальоны, перстни; большой золотой крест на длинной цепочке с четырьмя сверкнувшими алым рубинами на концах и огромным, высвечивающим чистой глубокой зеленью изумрудом в центре. Достал несколько запечатанных в плотную бумагу монетных столбиков – гораздо длиннее чем тот, который вручил совсем недавно Вадару. Достал несколько кожаных кошелей. Достал длинный кинжал с огромным рубином на эфесе и ослепительной игрой брильянтов по всей длине рукояти. Достал тонкостенный золотой кубок с четырьмя овальными вставками – картинами из эмали, – искусными и тонкими настолько, что не верилось, что созданы они рукою смертного человека. Достал три нитки крупного жемчуга. Достал старинный королевский золотой знак на цепи. И, наконец – вспыхнувший меловым бледным светом гладкий человеческий череп.