Сфинкс
Шрифт:
— Расскажи о твоей журналистке, — устало попросил я.
Барри, не сказав ни слова, согласился переменить тему разговора.
— Она ближневосточный корреспондент журнала «Тайм», освещает переговоры между Картером, Садатом и Бегином. Носится с абсурдной мыслью, что у Садата в самом деле могут быть мирные инициативы. Ее посетила светлая мысль, что я именно тот, кто в курсе всех местных сплетен.
— Наверное, очень искренняя и чертовски наивная, — цинично заметил я.
— Какая разница, если она платит?
В это время по мужской половине посетителей ресторана словно пробежала волна — так случается, когда входит красивая женщина.
— Черт побери, а она очень даже ничего! Кончай закладывать, Оливер, у нас гости. — Барри откинул назад пышную шевелюру и выпрямился на стуле.
Журналистка подошла ближе, и я, разглядев ее лицо, с удивлением понял, что знаю ее. Как будто увидел фантом из прошлого. В душе невольно шевельнулось чувство: это лицо когда-то сводило меня с ума. Журналистка подошла и протянула руку Барри — меня она пока явно не узнала. Неудивительно: с тех пор как мы были любовниками, прошло почти двадцать лет.
— Барри Дуглас? — От знакомого низкого голоса кольнуло болезненным воспоминанием. Я не мог оторвать от нее взгляд, а она по-прежнему не смотрела в мою сторону.
— Не исключено, — пошутил австралиец.
— Рэйчел Стерн, журнал «Тайм». — Они обменялись рукопожатиями.
Барри повернулся ко мне.
— А это Оливер Уарнок, лучший геофизик в нефтяном бизнесе. Он оказался в большой передряге, поэтому я считаю, будет правильно, если он посидит с нами.
Рэйчел Стерн посмотрела на меня, и я понял по ее лицу, что она меня узнала. И, к моему удовольствию, на секунду покраснела.
— А мы знакомы. Как жизнь, Оливер? — В ее тоне не было ничего, кроме вежливой учтивости. Она стала старше: я заметил морщинки в уголках синих глаз, раскосый разрез которых выдавал монгольский ген в ее русском происхождении. Все остальное было таким же, как я помнил: волевой нос и подбородок, непропорционально большой рот, смешинка в уголках губ, пышная копна курчавых светлых волос. Однако на смену любопытству девушки-студентки, которую я некогда знал, пришли ум и уверенность в себе.
— Рэйчел Стерн? — переспросил я.
— Стерн — моя фамилия по мужу. Была фамилией по мужу. — Она села за стол и подозвала официанта. — Ребята, заказать вам еще бутылку?
Барри покосился на мое ошеломленное лицо и приказал подошедшему официанту:
— Бутылку черного «Джонни Уокера» и тарелку оливок. — И подмигнул Рэйчел: — Полагаю, за эту любезность следует благодарить журнал «Тайм»?
— Вы очень догадливы, — отозвалась она.
Я старался не слишком откровенно разглядывать ее — все еще не мог поверить, что это Рэйчел. Может быть, оттого, что я успел захмелеть, может, оттого, что совпадение поразило меня своей сюрреалистичностью, но мне показалось, что новый поворот судьбы готов изменить мою жизнь.
Мы с Рэйчел познакомились на вечеринке в Лондоне в начале шестидесятых годов. Хозяином был наш общий приятель, язвительный, всесторонне образованный марксист, которого я знал по ячейке Британской социалистической партии в Имперском колледже науки, техники и медицины Лондонского университета. Я учился на втором курсе, Рэйчел была на несколько лет старше и готовилась получить в Лондонской школе экономики степень магистра международных отношений. Наши отношения завязались после спора о Сталине, и мы больше года прожили вместе. Первая в моей жизни женщина старше меня и первая любовь, Рэйчел подвела меня к пониманию самых разных тонкостей культуры, а многие из тех, с кем она меня тогда познакомила, оставались моими друзьями до сих пор. Но я был очень молод и напорист, и, наверное, благодаря этой моей напористости мы расстались. Наши отношения прекратились после того, как Рэйчел внезапно уехала в Нью-Йорк по семейным делам — так она по крайней мере мне объяснила. Но я вечно благодарен ей за одно: в то время Рэйчел была единственным человеком, который в меня верил — и в профессиональном плане, и в том, что я способен разорвать круг своего происхождения. Для отягощенного пролетарским прошлым двадцатитрехлетнего юноши это было бесценно.
Когда официант поставил на стол новую бутылку виски, Рэйчел со сдержанным, но искренним выражением на лице повернулась ко мне.
— Рада тебя видеть, Оливер. Мне кто-то говорил, что ты уехал работать на Ближний Восток, но не ожидала встретить тебя в Александрии.
— Я работаю на нефтяном месторождении в Абу-Рудейсе. Там бы сейчас и находился, если бы…
Голос осекся. Больше я не мог вымолвить ни слова.
— Оливер только что потерял жену — страшная трагедия, — напрямик объяснил Барри.
— Мои соболезнования.
Участие в ее голосе показалось мне искренним. Я отвернулся, опасаясь, как бы не расплакаться. Зал ресторана слегка раскачивался. Я не заметил, как напился, и теперь мне отчаянно захотелось рассказать Рэйчел, как утонула Изабелла, словно, излив душу, надеялся отодвинуть кончину жены куда-то в прошлое. И не успел себя остановить, как меня понесло.
— Изабелла — подводный археолог, то есть была им, и одна из лучших в своей области. Она выполняла серию погружений в бухте. Ей не давала покоя мысль найти астрариум — это такая невзрачная железка. Я не сумел ее отговорить, и она решила нырять. — Я выпил четвертую порцию виски. — Я был с ней, когда она утонула.
Барри кашлянул, и чары рассеялись. Рэйчел стиснула мне руку и тут же отпустила.
— Даже представить не могу, как тебе было страшно, — проговорила она. — И так далеко от дома.
— От дома? Я так часто переезжал с места на место, что теперь не знаю, где он, мой дом.
Горечь в голосе скрыть не удалось, и я налил себе еще виски. Барри положил мне руку на плечо.
— Дружище, ты бы полегче со спиртным.
— Только не сегодня. Сегодня мне хочется забыться.
— Разумно. Но учти: не пей залпом — этот стаканчик ты должен еще потянуть. — Он повернулся к Рэйчел. — Итак, Генрис, этот тупоголовый английский придурок, сказал, что вы пишете о реакций египтян на миротворческое посредничество Картера. Вот что я вам замечу: у президента Садата хватит пороху даже на то, чтобы говорить с израильтянами. Знаете, как египтяне этим недовольны? Половина из них в последних двух войнах потеряли сыновей или братьев. Не говоря уж о сирийцах и саудитах — те готовы насадить голову Садата на кол, если он посмеет заключить мир. Есть много чокнутых ублюдков, которые не побоятся бросить матерей и пойти на самые крайние меры, только бы этого не случилось. А еще есть молодой полковник Каддафи в Ливии. В Египте устраивают демонстрации перед ливийским посольством, а в Триполи осаждают египетское. Поверьте, я бы на вашем месте трижды подумал, прежде чем проявлять любопытство. Весь этот регион — бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться.