Сфинкс
Шрифт:
— Расскажи о твоей журналистке, — устало попросил я.
Барри, не сказав ни слова, согласился переменить тему разговора.
— Она ближневосточный корреспондент журнала «Тайм», освещает переговоры между Картером, Садатом и Бегином. Носится с абсурдной мыслью, что у Садата в самом деле могут быть мирные инициативы. Ее посетила светлая мысль, что я именно тот, кто в курсе всех местных сплетен.
— Наверное, очень искренняя и чертовски наивная, — цинично заметил я.
— Какая разница, если она платит?
В это время по мужской половине посетителей ресторана словно пробежала волна — так случается, когда входит красивая женщина.
— Черт побери, а она очень даже ничего! Кончай закладывать, Оливер, у нас гости. — Барри откинул назад пышную шевелюру и выпрямился на стуле.
Журналистка подошла ближе, и я, разглядев ее лицо, с удивлением понял, что знаю ее. Как будто увидел фантом из прошлого. В душе невольно шевельнулось чувство: это лицо когда-то сводило меня с ума. Журналистка подошла и протянула руку Барри — меня она пока явно не узнала. Неудивительно: с тех пор как мы были любовниками, прошло почти двадцать лет.
— Барри Дуглас? — От знакомого низкого голоса кольнуло болезненным воспоминанием. Я не мог оторвать от нее взгляд, а она по-прежнему не смотрела в мою сторону.
— Не исключено, — пошутил австралиец.
— Рэйчел Стерн, журнал «Тайм». — Они обменялись рукопожатиями.
Барри повернулся ко мне.
— А это Оливер Уарнок, лучший геофизик в нефтяном бизнесе. Он оказался в большой передряге, поэтому я считаю, будет правильно, если он посидит с нами.
Рэйчел Стерн посмотрела на меня, и я понял по ее лицу, что она меня узнала. И, к моему удовольствию, на секунду покраснела.
— А мы знакомы. Как жизнь, Оливер? — В ее тоне не было ничего, кроме вежливой учтивости. Она стала старше: я заметил морщинки в уголках синих глаз, раскосый разрез которых выдавал монгольский ген в ее русском происхождении. Все остальное было таким же, как я помнил: волевой нос и подбородок, непропорционально большой рот, смешинка в уголках губ, пышная копна курчавых светлых волос. Однако на смену любопытству девушки-студентки, которую я некогда знал, пришли ум и уверенность в себе.
— Рэйчел Стерн? — переспросил я.
— Стерн — моя фамилия по мужу. Была фамилией по мужу. — Она села за стол и подозвала официанта. — Ребята, заказать вам еще бутылку?
Барри покосился на мое ошеломленное лицо и приказал подошедшему официанту:
— Бутылку черного «Джонни Уокера» и тарелку оливок. — И подмигнул Рэйчел: — Полагаю, за эту любезность следует благодарить журнал «Тайм»?
— Вы очень догадливы, — отозвалась она.
Я старался не слишком откровенно разглядывать ее — все еще не мог поверить, что это Рэйчел. Может быть, оттого, что я успел захмелеть, может, оттого, что совпадение поразило меня своей сюрреалистичностью, но мне показалось, что новый поворот судьбы готов изменить мою жизнь.
Мы с Рэйчел познакомились на вечеринке в Лондоне в начале шестидесятых годов. Хозяином был наш общий приятель, язвительный, всесторонне образованный марксист, которого я знал по ячейке Британской социалистической партии в Имперском колледже науки, техники и медицины Лондонского университета. Я учился на втором курсе, Рэйчел была на несколько лет старше и готовилась получить в Лондонской школе экономики степень магистра международных отношений. Наши отношения завязались после спора о Сталине, и мы больше года
Когда официант поставил на стол новую бутылку виски, Рэйчел со сдержанным, но искренним выражением на лице повернулась ко мне.
— Рада тебя видеть, Оливер. Мне кто-то говорил, что ты уехал работать на Ближний Восток, но не ожидала встретить тебя в Александрии.
— Я работаю на нефтяном месторождении в Абу-Рудейсе. Там бы сейчас и находился, если бы…
Голос осекся. Больше я не мог вымолвить ни слова.
— Оливер только что потерял жену — страшная трагедия, — напрямик объяснил Барри.
— Мои соболезнования.
Участие в ее голосе показалось мне искренним. Я отвернулся, опасаясь, как бы не расплакаться. Зал ресторана слегка раскачивался. Я не заметил, как напился, и теперь мне отчаянно захотелось рассказать Рэйчел, как утонула Изабелла, словно, излив душу, надеялся отодвинуть кончину жены куда-то в прошлое. И не успел себя остановить, как меня понесло.
— Изабелла — подводный археолог, то есть была им, и одна из лучших в своей области. Она выполняла серию погружений в бухте. Ей не давала покоя мысль найти астрариум — это такая невзрачная железка. Я не сумел ее отговорить, и она решила нырять. — Я выпил четвертую порцию виски. — Я был с ней, когда она утонула.
Барри кашлянул, и чары рассеялись. Рэйчел стиснула мне руку и тут же отпустила.
— Даже представить не могу, как тебе было страшно, — проговорила она. — И так далеко от дома.
— От дома? Я так часто переезжал с места на место, что теперь не знаю, где он, мой дом.
Горечь в голосе скрыть не удалось, и я налил себе еще виски. Барри положил мне руку на плечо.
— Дружище, ты бы полегче со спиртным.
— Только не сегодня. Сегодня мне хочется забыться.
— Разумно. Но учти: не пей залпом — этот стаканчик ты должен еще потянуть. — Он повернулся к Рэйчел. — Итак, Генрис, этот тупоголовый английский придурок, сказал, что вы пишете о реакций египтян на миротворческое посредничество Картера. Вот что я вам замечу: у президента Садата хватит пороху даже на то, чтобы говорить с израильтянами. Знаете, как египтяне этим недовольны? Половина из них в последних двух войнах потеряли сыновей или братьев. Не говоря уж о сирийцах и саудитах — те готовы насадить голову Садата на кол, если он посмеет заключить мир. Есть много чокнутых ублюдков, которые не побоятся бросить матерей и пойти на самые крайние меры, только бы этого не случилось. А еще есть молодой полковник Каддафи в Ливии. В Египте устраивают демонстрации перед ливийским посольством, а в Триполи осаждают египетское. Поверьте, я бы на вашем месте трижды подумал, прежде чем проявлять любопытство. Весь этот регион — бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться.