Сфинкс
Шрифт:
Когда такси поворачивало за угол, я увидел выскакивавших из музея охранников и пригнулся на сиденье.
20
Ночью я лежал в постели, борясь с усталостью и страхом, что мне снова явится во сне Изабелла. Тело сводило от напряжение. Не в силах расслабиться, я не закрывал глаз и следил за движением теней на потолке. Оказавшись дома, я запер дверь на замок и задвинул шкафом, но попытка таким образом остановить вторжение в квартиру самому показалась смехотворной. Хью Уоллингтон, если захочет, легко узнает мой адрес. Внезапно с улицы раздался нечеловеческий вопль. Я испуганно подпрыгнул в кровати, ожидая сверхъестественных гостей. Но за воплем последовало урчание и мяуканье, и я с облегчением понял, что за окном подрались кошки. Посмеялся над своим страхом и, взглянув на будильник, с удивлением понял, что уже пять утра. Встал с кровати и, прикидывая, как себя отвлечь, решил просмотреть лондонские бумаги Изабеллы — не найдется ли в них какого-нибудь ключика или зацепки. Памятуя, как серьезно жена относилась к своей работе, я надеялся, что найду что-нибудь об астрариуме и соображу, что с ним делать дальше. Я не мог повсюду таскать с собой артефакт. Следовало как можно скорее от него избавиться. Я потянулся на верхнюю полку за коробкой с папками, задел нижнюю и столкнул на ковер книгу. Она оказалась сборником английской поэзии. Поднимая томик, я обратил внимание на надпись на внутренней стороне обложки: «Изабелле с любовью от Энрико Сильвио. Оксфорд, 1970».
Между страницами лежала старая черно-белая фотография. Несколько человек, застыв, выстроились на месте археологических раскопок. Композиция показалась мне до странности натянутой, словно снималась туристическая группа или члены какого-нибудь клуба. В первом ряду присела, улыбаясь в объектив, совсем юная Изабелла. Ее рука лежала на колене сидящей рядом женщины — Амелии Лингерст. Оказывается, Амелия была когда-то привлекательной. Следующим сидел Джованни Брамбилла, дедушка Изабеллы, — я узнал его по семейным фотографиям. На нем был костюм-сафари и расшитая феска. Даже в восемьдесят лет он выглядел властным и хмуро смотрел глубоко посаженными глазами из-под насупленных бровей. За ним стоял в профиль женоподобный мужчина с длинными волосами — Гермес Хемидес, на несколько лет моложе, чем теперь. По другую сторону возвышалась до странности знакомая фигура — мужчина лет под сорок с непокорной копной волос и проницательным взглядом. На нем была английская военная форма. Несмотря на другую прическу, я сразу вспомнил черты лица — это был Хью Уоллингтон. Следовательно, он знал Изабеллу, но познакомился с ней не на конференции. Я отвернулся с неприятным чувством, словно, рассматривая фотографию, подглядываю за прошлым Изабеллы. Подняв голову, заметил, что комната наполняется голубоватым светом зари, и снова с беспокойством почувствовал, будто меня кто-то направляет. Что я всего лишь часть головоломки, общий вид которой остается мне неизвестен. Поежился, словно от предвестия беды. Я избежал — или думал, что избежал, — опасности в Египте, но после случая в музее, глядя на изображение Хью Уоллингтона на снимке, понял, что сеть затягивается.
На обратной стороне фотографии были слова:
Бехбейт-эль-Хагар, 1965.
…Невинности утоплен ритуал; Добро лишилось веры, зло же силы Исполнилось и страсти убежденья.Поэтические строки отозвались в голове. Я взглянул на книгу, в которой была спрятана фотография. Не существует ли между ними какой-нибудь связи? Перелистав страницы, я обнаружил, что слова были взяты из стихотворения Йейтса «Второе пришествие».
За кругом круг — вращение все шире, Хозяина уже не слышит сокол; Распалось все; держать не может центр; Анархия распространилась в мире, Прибой окрашен кровью, и повсюду Невинности утоплен ритуал; Добро лишилось веры, зло же силы Исполнилось и страсти убежденья. Все ближе, ближе светопреставление; Уже грядет Пришествие Второе. Пришествие Второе! Что слова, Когда мой взор тревожит образ Духа Великого: где-то в песках пустыни Лев страшный с головою человека, Взгляд его пуст, безжалостен, как солнце, Едва он движется, а вкруг него Мелькают тени возмущенных птиц. Тьма опускается: но знаю, знаю я, Двадцать веков сон этот беспробудный Пугал кошмар младенца в колыбели, И что ж теперь, в час грозный зверя, Горбатые родятся в Вифлееме?Что искала эта группа? Я вспомнил слова Гермеса: он говорил, что Бехбейт-эль-Хагар — важное место в отношении последних дней фараонов. Но связано ли оно как-то с астрариумом? И почему мне солгал Хью Уоллингтон?
Я потрогал надпись на внутренней стороне обложки, и от прикосновения к едва ощутимой шероховатости в воображении возник целый сценарий. Любовное приключение в прошлом моей жены, о котором она никогда не рассказывала. Туманная личность мужчины, о котором она никогда не упоминала. Каждое очередное открытие из прошлого Изабеллы разводило нас все дальше и дальше. Знал ли я ее? Не придумал ли я женщину, которую любил? Не принимал ли я свою фантазию за живого человека? Мысль показалась мне слишком болезненной. Мне требовалось верить в нас двоих, в подлинность нашего брака, потому что, кроме этого, в жизни почти ничего не осталось.
Я посмотрел на имя и стал копаться в памяти. Энрико Сильвио. Никогда прежде о нем не слышал. Я помнил, что стихотворение Йейтса рассказывало о конце христианства. В детстве мать заставила выучить его наизусть. Но теперь его образы вызывали иные ощущения. Кружащий, потерявший хозяина сокол; сфинкс, просыпающийся при мысли о конце мироздания; крики возмущенных птиц пустыни, летающих вокруг незрячих глаз колоссов, — все это превращалось в аллегорию моего собственного рушившегося мира.
Я оглядел комнату и задумался. У Изабеллы была куча старых телефонных книг, которые она никогда не выбрасывала. Где-то же они должны храниться. Поиски ничего не дали. Но вдруг мой взгляд упал на висевшие на задней стороне двери старые сумки. Я обшарил каждую, и наконец мне повезло. Это была украшенная стеклярусом сумка на длинном ремешке, которую Изабелла носила, когда я за ней ухаживал. Я знал, что она сохранилась еще со студенческих времен. Внутри пахло затхлостью. Оторванная шелковая подкладка была запятнана духами, губной помадой и сохранила крошки, как я заподозрил, гашиша. Я вывернул сумку, и из-за подкладки вывалилась телефонная книжка. Я открыл ее и увидел почерк понятнее и витиеватее того, что знал. Екнуло сердце. Я сел и осторожно перелистал страницы до буквы «С». Действовал просто по наитию, руководствуясь интуицией, сам не зная, что хотел найти, но обнаружил буквы «ЭС», а за ними — оксфордский телефонный номер.
Понимая, что шансов мало — номеру было больше пяти лет, — я все же решил, что игра стоит свеч. Посмотрел на часы: девять утра, — гостиную заливал яркий свет. Потянулся к телефону, набрал номер и целую вечность слушал гудки. Я уже хотел положить трубку, но в этот момент ответила женщина — немолодая иностранка. Отрывисто-грубоватым голосом она сообщила, что Энрико сейчас в больнице, но к вечеру должен вернуться домой.
Назвавшись, я дал ей номер телефона и сообщил, что являлся мужем умершей Изабеллы Брамбиллы. Слово сорвалось, будто я говорил о трагедии, приключившейся с кем-то другим. При упоминании имени Изабеллы голос женщины стал натянутым, хотя не исключено, что я это только вообразил.
Положив трубку, я ощутил сильное желание уйти из тесной квартиры, вобравшей в себя историю моего брака, распрощаться с Лондоном и растущим чувством, что за мной следят.
Вдруг снаружи раздался шум — на лестнице кто-то был. Я замер, ожидая услышать стук в дверь. Сел, прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы схватить астрариум и выбраться с ним на крышу. Но в следующую секунду, судя по удаляющемуся шуму шагов, человек спустился на первый этаж, и вскоре я услышал, как хлопнула дверь парадного. Сосед отправился на работу. После стычки с Хью Уоллингтоном я окончательно убедился в ценности и подлинности астрариума. Бывший военный проявил к нему болезненный интерес, но не нашел ничего лучше, как воспользоваться древней уловкой и объявить артефакт подделкой. В этом человеке чувствовалась жестокость, и я не мог предсказать его следующий шаг. Мне следовало выбираться из Лондона, оценить свое положение и решить, что делать дальше. Вопрос заключался в том, не втянул ни я ненароком и Гарета в эту опасную и, не исключено, смертельную сеть.
Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.
— Слушаю.
— Привет, Оливер, это Гарет. Отмечаюсь, как обещал.
Судя по голосу, брат был совершенно выжат, но, услышав его, я испытал облегчение.
— Все в порядке? Уже дома? — Я не хотел, чтобы Гарет понял, что я беспокоюсь.
— Да, дома. А ты добрался в свой Западный Хампстед?
— Вроде как добрался. Слушай, ты не заметил ничего странного? За тобой не следили? Ничего такого не случалось? — Я старался говорить спокойно, хотя сам сомневался, что у меня не поехала крыша.
— Разве что поклонницы. А что, ты кого-то нанял за мной шпионить? — пошутил он.
Я не рассмеялся.
— Просто будь осторожен.
— Яволь, герр коммандант.
— И пожалей себя. — Он понял, что я имею в виду наркотики.
— Я же обещал. — Гарет помрачнел и ощетинился. Я понял, что мне придется снова завоевывать его доверие.
— Собираюсь съездить домой, повидать папу. Что-нибудь передать?
— Передай, что я пока не умираю. И еще — чтобы он от меня отстал. — Раздался щелчок и короткие гудки. Гарет положил трубку, но генетическая связь между нами не прервалась и вибрировала, как легонько тронутая гитарная струна.
Дом я покинул через черный ход и отправился задами к метро — решил, будет легче оторваться от «хвоста», затерявшись в безликой толпе на станции «Кинг-Кросс», и сесть в идущий на север поезд. Смешавшись с приехавшими из загорода, я занял место в вагоне и с бережно упакованным астрариумом отправился в отцовскую деревню.
Станция осталась точно такой, какой я ее помнил: рисованная надпись над платформой, с каждого конца деревянные бочки с розами. От этой знакомой картины мне сразу стало легче. Единственным нововведением были скромно поставленный рядом с билетной кассой торговый автомат, продающий шоколадки «Кэдбери», и установленная рядом с туалетами новенькая телефонная будка. Начальник станции Уилкот стоял на платформе. Я знал его всю жизнь: высокий сутулый человек, хромавший после ранения во время Второй мировой войны, он постоянно потчевал нас, школьников, рассказами о своих боевых подвигах. Подав свистком сигнал к отправлению, он заковылял по платформе ко мне.