Шафрановые врата
Шрифт:
— Спасибо, что нашли мне эту комнату. И за... — Я запнулась. — Спасибо, — повторила я.
Находиться рядом с ним в маленькой темной комнате — совершенно не то что стоять на улице при ярком свете дня.
— Мы еще увидимся? — спросила я, чувствуя, что все больше привязываюсь к нему.
Он посмотрел мне в лицо, открыл рот, словно хотел что-то сказать, но только кивнул и прикрыл свои нос и рот краем чалмы. Он ушел, плотно закрыв за собой дверь.
В комнате был такой низкий потолок, что если бы я вытянула вверх руку, то могла бы дотронуться до него ладонью. Стены были из какого-то твердого прохладного материала. Присмотревшись к месту, от которого отпал маленький кусочек штукатурки, я увидела, что стены сделаны из обычной глины.
Я выглянула из высокого узкого окна во двор. Из-за такого окна в моей комнате не было никакого движения воздуха, и мне захотелось снять свои хики кафтан, а потом через голову я сняла и простую хлопчатобумажную комбинацию.
Это была моя первая ночь в медине, в этой крошечной комнате, сделанной из земли, с чудесными ковриками и запахом леса. Матрас был покрыт мягким льняным покрывалом в сине-белую полоску. Я посмотрела на него, стараясь не думать о несчастной жене хозяина дома; умерла ли она на этой постели?
Я достала из чемодана другие кафтаны, недавно купленные мной, и несколько нужных мне туалетных принадлежностей. Мне не хотелось полностью разбирать чемоданы. Я повесила свои кафтаны и хикна гвозди на двери, разложила туалетные принадлежности на столе, а плитку Синего Человека с писты— на арабском языке она называлась зеллиж— на табурет рядом с матрасом. Затем я поставила свой сложенный мольберт возле зеркала.
Прислонившись спиной к одному оконному откосу, а ногами упершись в другой, я села на широкий подоконник — он, должно быть, был от полутора до двух футов шириной. Дневная жара быстро спадала, воздух стал мягче и прохладнее.
Я посмотрела вниз, на темнеющий двор, на посаженные в горшках деревья и большие глиняные сосуды с какими-то растениями, на геометрические узоры кафеля, которым был выложен двор. Кроме отдаленного шума площади, не было слышно никаких других звуков. Кошка — теперь я видела, что она была рыжевато-коричневой, — украдкой передвигалась по двору и, насторожившись, остановилась перед одним из горшков. Я вспомнила Синнабар.
Меня разбудил шум на улице перед нашим двором. Я покосилась на часы: было чуть больше семи. Я поднялась и выглянула в окно. Двор был еще пуст. Но за воротами по узким каменным улочкам стучали копыта и раздавались мужские голоса, подгоняющие ослов. Зазвенел звонок велосипеда, и в этот момент я ощутила запах свежих лепешек. Затем я услышала ритмичные хлопки в ладоши и поющие детские голоса. Хлопки и голоса стали громче, а затем стихли: дети, должно быть, ходили по этой улице в школу. Плакали младенцы. Было отчетливо слышно, как в доме, где-то подо мной, кто-то прочищал горло и громко отхаркивался. Я вернулась в постель и попыталась заснуть, но это было невозможно. Я думала о том, что мой сон был глубоким, но мне ничего не снилось. Я не вспоминала об Этьене с того времени, как пришла сюда вчера.
Услышав мужской голос, я снова встала и выглянула во двор. Это был хозяин дома; он поговорил с кем-то,
— Ассаламу алейкум, — сказала я.
Старая служанка, надув губы, продолжила размешивать что-то в черном горшке.
Старшая из женщин повернулась ко мне спиной и стала с громким стуком рубить мясо на куски.
И только самая молодая женщина — она была моложе меня — посмотрела мне в глаза и сказала: «Слема».Я не знала этого слова, но оно прозвучало как приветствие, и поэтому я кивнула и улыбнулась. Я знала, что она не видит моей улыбки под покрывалом, но надеялась, что по моим глазам она поймет, что я ценю ее дружелюбие. На ее лбу был вытатуирован узор из мелких точек.
Я воспользовалась туалетом и снова вошла в кухню; никто из женщин не посмотрел на меня в этот раз. Выйдя во двор, я присела на деревянную скамью. Появился кот. Я щелкнула пальцами и шепотом подозвала его. Он подошел ко мне, обнюхал мои пальцы, но тут же метнулся прочь.
Через какое-то время младшая жена вынесла мне тарелку с пышной пресной лепешкой, мед, мягкий белый сыр и кусочек бледно-зеленой дыни, потом вернулась в дом и вынесла мятный чай. Когда она ушла, я открыла лицо. Поднеся кусочек сыра ко рту, я вспомнила, как Ажулай говорил мне, что жены будут делать все возможное, чтобы отпугнуть соперницу. Я вспомнила Фалиду, выкапывающую на кладбище кости и зубы для Манон, а затем рассказ Манон о том, как она делает краску для век с ингредиентами, заставляющими мужчин сходить с ума от желания. Конечно же, она воспользуется костью и зубом для каких-то магических действ, о которых рассказывал мне Этьен.
Это воспоминание об Этьене казалось таким далеким сейчас: я сидела тогда в своем доме в Олбани, слушая его рассказы о колдовстве и демонах в стране вечного солнца, в то время как за окнами завывал ледяной зимний ветер. Это было похоже на сцену из книги, которую я читала.
А сейчас я была в этой стране, сидела на жаре во дворе, глядя на кусочек сыра и думая, не подсыпали ли мне в принесенную еду порошок из кости или зуба или не сотворили ли какое-нибудь заклинание.
Через минуту, говоря себе, что становлюсь такой же суеверной, как истинная марокканка, я глубоко вдохнула, отломила кусочек лепешки, осторожно разжевала и глотнула. Сыр был мягким и жирным, просто восхитительным. Я покончила с едой и выпила чай. А затем сидела во дворе, не зная, что же делать дальше.
Было странно осознавать, что я не могу подняться и уйти из дома, когда захочу. Мне интересно было, не страдали ли эти женщины клаустрофобией, прожив так всю свою жизнь.
Услышав над собой женские голоса, я посмотрела вверх. Я ничего не видела, но смогла различить по меньшей мере три разных голоса с крыши.
Я снова закрыла лицо, поднялась по лестнице на один пролет выше своей комнаты, и женские голоса зазвучали громче. Выйдя на крышу, я после темноты на лестнице была поражена яркостью утра. Голоса стихли. Здесь были две жены и служанка; они сидели, скрестив ноги, вокруг горы золотого зерна.
Ажулай говорил, чтобы я избегала их, пока они сами меня не позовут, но когда они все отвернулись от меня и продолжили перебирать зерно, отбрасывая мусор и рассыпая чистое зерно на длинной полосе джута, я присела у дальнего края.
Лицо мое было закрыто — так я чувствовала себя более комфортно, потому что они не могли разглядывать меня и видеть мое замешательство. Что их муж рассказал им обо мне? Что они думали обо мне, одинокой женщине, оказавшейся в стране, где женщина без мужчины ничего не значит? Конечно, они испытывали ко мне жалость. Может быть, отвращение. Трудно сказать.