Шафрановые врата
Шрифт:
Что касается Ажулая, было очевидно, что он человек добрый и заботится о Баду, но как долго он будет терпеть выходки Манон? Что случится с Баду, если Ажулай перестанет встречаться с ней?
Я вспомнила Баду, пахнущего хлебом, его шатающийся зуб. После того как Ажулай ушел на работу, я сложила в ящик свои краски и напомнила Баду, что мы скоро поедем с Ажулаем в блид.
— А Фалида? — спросил он, глядя на нее. — Тебе будет одиноко, когда мы уедем, Фалида?
— Фалида! — окликнула я девочку, повернувшись к ней. — Где твоя семья?
Она покачала головой.
— Моя мама служанка у хозяйки. Когда мне девять лет, мама умирать, а я на улице.
Я подумала о детях, просящих милостыню на площади.
— Леди видеть меня, сказать остаться в Шария Зитун, работать на нее,
— У тебя нет родных?
Она покачала головой.
— Maman Али добра к ней, — сказал Баду.
Фалида кивнула.
— Самая лучшая леди. Один раз давать мне еду.
Я подняла свою сумку.
— Пойдемте оба со мной. Сходим с Наибом на базар. Мы купим угощение, — сказала я. — Может быть, сладостей. Хочешь новый платок, Фалида?
Она недоуменно посмотрела на меня, а потом опустила голову.
— Да, — прошептала она.
— Вы очень добрая, Сидония. Как Maman Али, — серьезно произнес Баду, а я обняла его и крепко прижала к себе.
В этот миг я осознала, что нужна ему. И Фалиде тоже.
Я лежала на крыше, на спине. Небо было ясным, прозрачно-голубым. Солнце, обжигавшее мне лицо, наполняло меня незнакомой чистой теплотой. Я снова вспомнила о Баду и Фалиде, и что-то возникло во мне. Сначала я не поняла, что это.
А это была цель. У меня появилась цель.
Глава 31
На следующий день Мена пришла в мою комнату и заговорила на арабском языке, медленно произнося слова. Я практически все поняла: сегодня хамам,и ты пойдешь со мной.
Я жила в Шария Сура уже две недели и, моясь теплой водой в высокой бочке в своей комнате, мечтала о настоящей ванне. Я знала, что мужчины и женщины в Марракеше каждую неделю ходят в хамамы,общественные бани, но не имела представления о том, как там все происходит.
Когда я кивнула, Мена дала мне в руки два жестяных ведра и сама взяла еще два. В ведрах было несколько грубых тряпок, которые она назвала кесе,— чтобы тереть кожу, а также свернутые большие простыни — фоты,— в одну из которых Мена завернулась, показывая мне, как это делается. Я знала, что у мусульман считается грехом смотреть на чужое обнаженное тело, и, поняв, что в бане мы будем в простынях, я успокоилась. То, что бани раздельные, я знала, но не могла представить, как буду чувствовать себя, купаясь при посторонних.
В ведрах были еще более плотные куски материи — наверняка чтобы вытираться.
Мена поднесла к моему носу сосуд с липким черным веществом. Я ощутила странный запах — неожиданное сочетание оливкового масла и розы, а Мена сымитировала мытье рук: мыло.
С ведрами в руках, в сопровождении Наиба мы с Меной пошли через медину. Минут через десять мы остановились перед ничем не примечательной дверью, вошли и начали подниматься по каменным ступенькам, истоптанным посредине ногами многих поколений. Наконец мы оказались перед дверью, такой узкой, что когда я вслед за Меной проходила через нее, то мои ведра зазвенели, ударившись о косяк. Внутри был полумрак и ощущался сильный запах эвкалипта. Воздух был горячим и влажным. К нам вышла женщина в белом простом халате, ее лицо не было закрыто.
Мена дала ей две монеты, и женщина что-то выкрикнула. Из-за какой-то двери к нам вышли две женщины, их фотыбыли обвязаны вокруг груди и спадали ниже колен, их волосы были спрятаны под белыми платками, повязанными на макушке.
— Таебы,— сказала Мена, и я подумала, что они, должно быть, помощницы, своего рода ассистентки.
Мы пошли за ними через множество отделанных кафелем темных комнат. Изредка встречались угасающие лампы, и все это создавало атмосферу потустороннего мира. Я почувствовала себя неуверенно. Стены сочились влагой, везде слышались звуки капающей воды и плеск, из-за такой влажности у меня начало течь из носа.
Мы прошли мимо какой-то комнаты, и меня обдало жаром; я заглянула внутрь, но смогла разглядеть только смутные фигуры, которые поддерживали
Нас провели в комнату с деревянными кабинками; некоторые были пустыми, в других была сложена женская одежда. Мена сразу же начала раздеваться: сначала сняла свой хик,затем дфину,а потом и кафтан и положила в одну из пустых кабинок. На ней была нижняя юбка из хлопка; она сняла ее и осталась в нижней рубашке с длинными рукавами и плотных мешковатых штанах, похожих на панталоны, обшитых тесьмой по краям штанин. Я и не догадывалась, что одежда марокканских женщин такая многослойная. Как же они выносят жару? Мена отвернулась от меня, прикрываясь фотой,пока снимала с себя последние одежки. Я последовала ее примеру: обмотавшись фотой,я стала завязывать ее над грудью, чтобы получилось так же, как у таеб,ожидающих нас.
А затем мы с Меной снова пошли за двумя женщинами, неся в руках наши ведра. Мы вошли в большую затуманенную паром комнату с высокими баками в углу. Там было много женщин, в основном они сидели на каменном полу и растирали себя или их растирали таебы.Очень маленькие голые дети ползали или пытались ходить и плескались на мокром полу. Я увидела ребенка примерно шести месяцев, сидящего в ведре возле своей матери; он улыбался и довольно фыркал, когда мать брызгала на него водой. Моя таебапредложила мне стать возле одного из баков, а затем взяла мое ведро, наполнила его водой и вылила на меня. У меня перехватило дух, так как вода была намного горячее, чем я ожидала. Таебаделала это снова и снова, пока я не раскраснелась. Затем она опять набрала полное ведро горячей воды и отошла к противоположной стене, где никого не было. Пол имел наклон к бакам, и вся вода стекала в узкое корыто перед ними. Таебапоказала, что я должна сесть на пол. Моя кожа была скользкой от воды и пара. Как только я присела, таебаначала растирать меня жесткой кесе,которую достала из моего ведра. Я затаила дыхание: мне было больно. Она все терла и терла меня, поднимала мои руки, как будто я была маленьким ребенком, наклоняла вперед мою голову, чтобы потереть шею и затылок. Она терла до тех пор, пока с моей кожи не начали сходить отмершие частички и она сильно покраснела. Время от времени женщина окатывала меня водой: терла и ополаскивала, терла и ополаскивала, снова и снова наполняя ведро водой. Наконец она села напротив меня, схватила мою левую ступню, поставила себе на колени и вытащила откуда-то из складок своего халата камень, похожий на кирпич. Она терла мою подошву с такой силой, что я вздрагивала от боли. Закончив, она подняла мою правую ногу и поставила рядом с левой, пристально изучая ее. Когда она занялась ею, то уже не так интенсивно скребла ее камнем, а через несколько секунд остановилась, посмотрела на меня и что-то произнесла вопросительным тоном. Я могла только догадаться, что она спросила, не больно ли мне, когда она обрабатывает мою укороченную ногу. Я покачала головой, а она наклонилась над ней и стала тереть сильнее.
Свет был таким тусклым — на стенах было только несколько крошечных лампочек, — что я практически не различала другие фигуры в помещении, хотя заметила, что женщина рядом со мной намазала каким-то кашицеобразным веществом подмышки, а затем быстро его смыла. Я поняла, что это вещество удаляет волосы.
Наконец моя таебавзяла горсть принесенного мной черного мыла из оливкового масла и розовых лепестков и намылила меня. По своей структуре оно напоминало растопленное масло, и я закрыла глаза, расслабилась и наслаждалась ощущением ее рук, растирающих меня под простыней. Она снова и снова растирала и ополаскивала все мое тело с головы до ног. Когда на теле уже не осталось следов мыла, она стала позади меня. Я почувствовала ее руки на своих влажных волосах, а потом на голове. Подняв руку, я ощутила зернистое вещество, похожее на глину, которое она втирала в мою голову. Я уловила запах лаванды и, опять же, роз. Смыв все это, она отдала мне мои ведра, отвела в другую комнату и оставила там.