Шагай вперед, мой караван...
Шрифт:
Левон добровольно взял на себя большую часть домашних дел. Опьяненная собственными успехами, озабоченная необходимостью соответствовать занимае- мому месту, что требовало от нее неустанной дополнительной работы над собой, Лана почти забыла о муже. Она уже не могла помогать ему с газетой, и их “Оазис” начал медленно но верно хиреть, пока Левон не принял окончательного решения закрыть газету. Это решение явилось большой жирной точкой на активной жизни Левона, практически - на всей его жизни. Будучи по натуре лидером, привыкшим масштабно мыслить и действовать, он - совсем еще не старый мужчина - окончательно оказывался теперь не у дел.
Когда поутру домочадцы разбегались и разъезжались по своим делам, он, оставшись в гордом одиночестве, метался по дому, пытаясь хоть чем-то занять себя. Хватался за пылесос, за швабру, драил и без того чистую плиту или раковину, искал, что бы засунуть в стиральную машину. Полистав кулинарную книгу, принимался за готовку... А когда делать становилось нечего, садился перед телевизором и смотрел все подряд, пока сон не смаривал его. Не зная языка, он практически мог лишь догадываться, что происходит на экране, а это быстро надоедало. И так изо дня в день. Единственной отдушиной его стало казино. К счастью, совершать такие дальние вояжи они с Ланой могли теперь только по выходным. И он, как ребенок, всю неделю нетерпеливо поглядывал на календарь в предвкушении долгожданной вылазки.
Индейцы не просчитались, пооткрывав в своих резервациях казино. Калифорнийцы теперь к ним валом валили. За один только год шатры сменились фундадаментальными сооружениями, рядом появились многоэтажные паркинги. Полным ходом шло строительство гостиниц при них. И все это за счет таких же, как Левон, “мотыльков”, опрометчиво летящих на свет-приманку. Его новое пристрастие било не только по семейному бюджету, но и по его здоровью. Одержимый эфимерной идеей выиграть очень крупную сумму денег, которая с лихвой компенсировала бы отсутствие его вклада в семейный бюджет, Левон, от того что ожидания его не оправдывались, лишь нервничал и злился. А потом хватался за сердце и глотал лекарства.
Хоть с новой работой жены жизнь его стала совсем унылой и бесцельной, он искренне радовался за нее, повторяя про себя, как заклинание: пусть хоть она, пусть хоть она, прекрасно понимая, что успехи другого человека, даже самого дорогого и близкого, не наполнят твою собственную жизнь ароматом и смыслом, если таковых в ней нет.
Временами тяжелая депрессия завладевала им настолько, что он готов был наложить на себя руки. В один из таких, далеко не самых безоблачных дней Левону позвонил новый подписчик, не знавший, что “Оазис” перестал существовать. Это был вновьприбывший эмигрант, осевший в Южной Дакоте. Ровная доброжелательность Левона, неспешная речь, мягкий, глубокий тембр голоса, видимо, вызывали даже у людей, никогда его не видевших, доверие, желание поделиться своими проблемами, спросить совета. Звонивший, явно человек в возрасте, не составил исключения. Но Левон не был расположен сейчас к душеспасительным беседам. Раздражение на самого себя заставило его говорить резко и отрывисто:
– Вы спрашиваете меня, как сложится ваша жизнь в эмиграции? А вы уверены, что готовы услышать правдивый ответ? Ну тогда наберитесь мужества. Я отвечу вам, как на духу. Потому что не знаю вас, а вы не знаете меня. Так вот, вы потеряете здесь самое главное - себя. Вы утратите веру в себя, уважение к себе. Почва уйдет из-под ваших ног, и вы будете пребывать во взвешенном состоянии - между небом и землей, между Родиной и чужбиной. “Между” означает “нигде”. Кем бы вы не были Там, кем бы вы себя не считали, приготовьтесь к тому, что здесь вы станете ничем. Пустым местом... Даже для жены и собственных детей. Вы станете тунеядцем. Потребителем не вами созданных и вами не заработанных благ. Жизнь будет течь совсем близко от вас, почти у ваших ног, как полноводная река с неприступными берегами, в которую вам никогда не войти. Потому что к этой жизни вы не имеете никакого отношения. Она не ваша. Ваше место до конца ваших дней будет всегда только сбоку. И предопределили его вы сами. О, не волнуйтесь, сыты и одеты вы будете, и даже будете пользоваться усредненными благами этой страны. И прохожие на улице, не зная вас, будут вам приветливо улыбаться. Но если завтра вас не станет, это для всех, не считая разумеется вашей семьи, останется незамеченным. Потому что вас ни для кого нет. И вот это чувство полной моральной опустошенности, ни с кем не разделенное, вы унесете с собой в могилу. Всё. Простите, я закругляюсь. Желаю вам искренне и от души, чтобы все сказанное мною не имело к вам ни малейшего отношения.
Медленно положив трубку на рычаг, Левон уперся тяжелым взглядом в одну точку. Хорошо, что никто сейчас не мог видеть его глаз...
Глава 56
В промежутке между стремительно учащавшимися схватками Пегги позвонила Давиду и сообщила, что она в госпитале. Все бросив, он тут же поспешил к ней. Она так и не вернулась домой, до последнего дня, оставшись у родителей. Давид виделся с ней всего несколько раз, когда передавал ей деньги. Поскольку в настоящее время Пегги не работала, то без его помощи она обойтись не могла.
Акушер поджидал Давида в приемной.
– Что-нибудь не так? Какие-то осложнения?
– забеспокоился Давид.
– Нет-нет, все идет своей чередой. Я хотел предложить вашей супруге кесарево сечение.
– Вы считаете, что есть такая необходимость? Она не может разрешиться естественным путем?
– Может. Конечно может. Но подавляющее большинство американок отдает предпочтение этому методу, как менее мучительному, имеющему меньше последствий... Для женщины во всех отношениях лучше. Да и плод не травмируется, как это часто случается при прохождении родовых путей.
– Дело в том, что ни у жены, ни у меня нет медицинской страховки, - ответил сбитый с толку Давид.
– Мое дело было вам предложить.
– Акушер сразу же потерял к нему всякий интерес.
– Лично я сторонник естественных родов. Не волнуйтесь, все будет как надо. Пойдемте, я провожу вас к жене.
– Может лучше я останусь здесь, в приемной? Ей сейчас не до меня.
– Нет, молодой человек. Наши ученые пришли к заключению, что отец обязан присутствовать при рождении своего ребенка, сопереживать вместе с женой, наблюдать весь процесс. Они считают, что это способствует пробуждению отцовских чувств у мужчины и укреплению семьи.
Давид покорно последовал за акушером - в чем пришел, ему даже халата не предложили. Он увидел Пегги в тот момент, когда анестезиолог всаживал ей в позвоночник огромную иглу.
– Это еще зачем?!
– испугался Давид.
– Обезболивание. Теперь ваша жена, рожая, сможет даже беседовать с вами.
Два часа спустя Давид позвонил родителям и сообщил, что Пегги благополучно разрешилась. Встречая их в приемной, он принял поздравления со смешанным чувством вины и неловкости.
– Как и ожидалось, девочка,- сказал он, все еще находясь под впечатлением, теперь уже далеко не таинства, рождения новой жизни, свидетелем которого только что стал. И, если быть честным с самим собой, он совсем не был уверен, что созерцание данного процесса пошло на пользу его отношениям с Пегги. Иными словами, как мужчина, он предпочел бы этого не видеть - в первую очередь, из чисто эстетических соображений.
– Акушер говорит, что ребенок в полном порядке. Вес, рост, активность - все в норме.
– А на кого она похожа?
– Лана прилагала усилия, чтобы осознать, что с этого дня она переходит в статус бабушки.
– Точная копия матери, если той дать пожевать лимон с кожурой.
– Скажешь тоже, - смеясь, отмахнулась Лана.- Лучше дочку показывай. Пустят нас к Пегги?
К Пегги их пустили. Тоже безо всяких халатов - в чем с улицы пришли. Она лежала одна в двухместной палате, бледная и безучастная. Поцеловав и поздравив молодую маму, Лана водрузила на стол большой букет роз с летучим серебристорозовым шариком в виде зайченка, и только после этого бережно взяла в руки крохотный кулечек, именуемый внучкой. Левон не рискнул дотронуться до новорожденной, лишь с любопытством разглядывал ее сморщенную красную мордочку. Заметив, что Пегги с трудом удерживает глаза открытыми, они на цыпочках покинули палату. Давид вышел их проводить.