Шаги по земле
Шрифт:
Особенно хорошо помню, как я подбиралась к книге «Опасный беглец» Эммы Выгодской — о народно-освободительной войне в Индии. Материал ее был сложный, требовал подготовки по истории. Чтобы понимать чувства героев и мотивы их поступков, надо было знать нечеловеческую политику Британской империи по отношению к колониям, нравы поработителей-англичан, их уродливую этику, традиции и образ мыслей. Сами себе они всегда казались верхом образованности и справедливости, но по сути были, да и сейчас остаются, алчные и лицемерные рабовладельцы, жестокие эксплуататоры, упыри. Эта книга на многое открыла мне глаза и совершила переворот в моем мировоззрении. Я возненавидела англичан и их язык, язык хитрых, беспринципных, жестоких, даже кровожадных нелюдей, всю их лживую культуру, от которой исходит чванливое зловоние. И долго не хотела читать английскую классику, только Чарльз Диккенс своими «Большими надеждами» вернул меня к ней.
Так было и с книгой Бласко Ибаньеса «Обнаженная маха», перед прочтением которой я должна была просмотреть основные принципы и стили живописи и изучить биографию Ф. Гойи. Это было весьма непросто, ведь Интернета тогда не существовало и на поиски нужной информации уходило много времени и сил.
С каждой книгой повторялся один и тот же сценарий — мне нравилось погружаться в рассказ, уже готовой наслаждаться им, а не продираться сквозь дебри незнакомой информации. До сих пор я питаю себя энергетикой любимых книг, лежащих всегда на виду и поглощаемых маленькими глоточками, как драгоценное вино или сильное лекарство. Так, по нескольку лет я читала дневники А. Г. Достоевской и А. О. Смирновой-Россет. Сейчас у меня на виду лежат «Воспоминания» А. Цветаевой и «Воспоминания современников об А. Цветаевой». А романы А. Мердок «Дитя слова» и М. Рено «Маска Аполлона» уже семь лет сопровождают меня на морские купания.
Читать надо было обязательные произведения и интересные. Обязательные составляли те, которые мы должны были изучать в наступающем учебном году по литературе. Их нам приходилось прорабатывать в летние каникулы заблаговременно. Я брала в библиотеке нужные книги и в ходе проработки конспектировала перипетии сюжета, имена и характеры героев. А к интересным книгам переходила потом, после выполнения обязательной части летней образовательной программы. И это было самое приятное. Здравствуйте, мои любимые жанры — приключения всех видов! Любовные входили в их число. Тут были, конечно, классические — Т. Драйзер «Сестра Керри» и «Дженни Герхардт», Э. Золя «Страница любви», «Нана», его «Завоевание Плассана» из эпопеи «Ругон-Маккары», кое-что выборочно из О. де Бальзака, «Женщина в белом» У. Коллинз и «Джейн Эйр» Ш. Бронте с продолжением «Грозовой перевал», написанным Эмилией, сестрой Шарлотты. В приложении я приведу список книг, прочитанных мой в юности.
Как и весной, читать я устраивалась на улице, только теперь в саду, под яблонями, расстелив на земле старое ватное пальто. Случалось, и засыпала так, разморенная жарой. Но это все было на старой усадьбе, с большим огородом и богатым садом, где имелось место и солнцу и тени. Каждое деревцо в том саду, обследованное много раз, было моим другом. В их тени так сладко жилось! Иногда я с ними разговаривала, провозглашая вслух мысли, пришедшие от книг, я им выкладывала свои возражения прочитанному или восторги от него, лежа навзничь на старом пальто и глядя снизу вверх. Я изучала их кроны, подмечала и запоминала каждую веточку, сквозь них наблюдала лет облаков по небу. И не думала тогда, что имела на сад больше прав, чем папа, потому что это обо мне, своей будущей внучке, думал дедушка Яков, высаживая деревца. А папа о них заботиться не стал и одного за другим срубил, ничем не заменив — папа работал на заводе, где очень уставал, и не успевал заниматься садом.
За огородом уходили к горизонту тихие, притомленные солнцем дали. Иногда оттуда, с холмов, где лежала наша сказочная, волшебная, загадочная каменка, ветер приносил запах фиалок, который волновал, томил душу. Там еще оставались следы землянок, умельченных, с обвалившимися и осыпавшимися краями, поросшие дерном, где фиалки находили приют. Собирая их, мы часто вынимали из земли гильзы, понимая, что стреляли наши. Но встречались и пули. Над каждой из них мы долго сидели в раздумье о том, была ли она убийцей. Мы молчали и украдкой друг от друга прощупывали почву — нет ли здесь оброненного солдатского жетона или портсигара, непременного спутника солдат. Памятью о слышанных рассказах и этими остывшими следами, оставленными на земле, мы прикасались к войне — незабываемому горю наших отцов и матерей, мы пропускали через себя пережитый ими ужас и учились дорожить миром. Овражки от падавших с неба авиабомб еще покрывали поля и взгорья, и на каждом шагу, при неистовом разбеге по вольной шири, они останавливали нас, и мы приникали к ним, таким уютным, безопасным, прохладным, и вдыхали запах Родины, который был особенным, осознанно дорогим.
Все казалось уже не новым, а происходившим однажды: и падающая с осокорей вата, и вишневый шелест межи, и качающаяся на ветрах кудрявость кленов, и ласточкино гнездо в нашем сарае, стремительные полеты ласточек с посвистами сопутствующего им ветерка. В правом верхнем углу двери мы выпиливали обязательное квадратное отверстие, чтобы ласточки свободно достигали гнезда и вылетали из него. Все уже было, но каждый раз, знакомое, оно представлялось по-новому прекрасным, более значимым, не просто так существующим, а зачем-то!
В самую сильную жару в доме спалось трудно, и я, проснувшись на рассвете, снова хватала свои подстилки и спешила в сад, под деревья. Но уснуть удавалось не всегда, и тогда я наблюдала, как начинало светлеть небо. Тот свет отбивался от дальнего свода и проникал вниз, достигал земли, падал мне на лицо рябью теней. Скоро редкие облака, словно то были мазки художника или размазанные по небу капли его красок, окрашивались розовым. Дальше просыпались ото сна птицы, оставляли свои ночевья и молчащими стаями возникали на небе, чтобы облетаться.
Контраст между розовым и синим усиливался, размываясь на краях фиолетовыми отсветами. Но облака уплывали и уносили с собой дивную розовость. На их месте возникали другие — светящиеся золотом поднимающейся звезды, почти прозрачные. Просвечиваемость их превращалась в туманец, в дым, и все эти метаморфозы впитывались светлеющей синью, добавляя в нее морской аквамарин.
А потом незаметно обнаруживалось, что небо провалилось в космос, открыло незримые дали, угадываемые за цветом, дрожащим на иглах лучей. Выбеленные облака, утратив тяжеловесность, превратившись в росистую нежность неба, усиливали бег и меняли свои формы. Птицы, отряхнувшие сон, поднимались еще выше и оттуда казались темными тычинками на их белых разворачивающихся лепестках.
Наконец делалось светло, и можно было не только писать, помечая все это в дневнике, но и читать, и я продолжала свою жизнь с любимыми героями, теплом сердец согревающими меня. То, что я читала о других, более счастливых или придуманных, отличающихся от меня тем, что у них были, например, костяные разрезательные ножи, чернильницы, бювары, линзы и толстые книжки в одну линию для дневников, в цветных кожаных переплетах с золотыми или цветными обрезами, — к себе не примеряла, лишь запоминала. Я почти понимала, как прекрасно иметь такую детскую роскошь, но не зажигалась мелочными мечтами. Было неважно, что я писала дневник в толстую тетрадь в дерматиновой обложке, неважно, что все школьные годы пользовалась одной и той же чернильницей белого фарфора с голубым ободком по верху, что писала простой деревянной ручкой с металлическим наконечником, куда вставлялось перо, — все пустяки. Важным было другое — в свое время у меня все будет, потому что я найду свое место и буду заниматься любимым делом.
В старшем возрасте, когда мы уже жили в новом доме, на усадьбе в двенадцать соток, сада почти не осталось, а моя роскошная шелковица вместе со старым домом отошла в чужие руки, тут же сгубившие ее, и читать на улице не осталось условий. Зато имелась своя комната, светлая, уютная, и в ней можно было уединяться, не боясь, что помешают.
Вот этим чтением в доме я и нарушала привычный режим житья на улице, заведенный в семье еще исстари, от маминых родителей, и положила начало работе в доме не только зимой, но и летом. Позже к чтению прибавилось шитье — для себя и на заказ.