Шахматы из слоновой кости
Шрифт:
И если об этом помнят, то не вырубают лес сплошь, ибо на обширных порубках почва за летние месяцы оттаивает на полтора-два метра (тогда как на участках,
затененных деревьями, всего на сорок-шестьдесят сантиметров), равновесие в тепловом режиме грунта нарушается, мерзлота отступает – и вот вам, пожалуйста, уже образовалось на месте порубки болото.
Леса тут больше не жди – не возобновится.
– А возьмите тундру…
Тундра в хозяйственных планах Севера начинает играть весьма важную роль, между тем мерзлотный слой здесь подходит настолько близко к поверхности (за лето почва оттаивает
– А возьмите палы и пожары…
В самом деле, если пожар на «нормальной» земле – бедствие для всего, что имеется на поверхности, то пожар в Якутии чреват еще и всяческими неожиданностями, которые может преподнести потревоженная мерзлота. Это «еще и» настолько существенно, что противопожарная оборона – да, она так и называется здесь: оборона! – рассматривается, как жизненно важная задача.
– А возьмите…
Николай Сергеевич, все так же продолжая держать на столике сплетенные руки, все тем же негромким голосом ведет нас от одной проблемы к другой, от одного сюрприза вечной мерзлоты к другому, и его «А возьмите…» звучит для меня, как призыв гида в музее восточных редкостей: «А взгляните…»
Но весь его рассказ, как выяснилось, был всего-навсего предисловием, вводной частью к тому, что открылось моим глазам в действительно существующем музее, где экспонируется ее величество Вечная Мерзлота.
Когда мы с Даниловым подъезжали к зданию Института мерзлотоведения, я заметил справа от дороги, посреди заснеженного поля, маленькую деревянную будку. Подумалось – водокачка, и тотчас ушло из поля зрения, из памяти.
Тогда – ушло, теперь же эта «водокачка» навсегда останется перед моим внутренним взором.
– Здесь наша подземная лаборатория,- сказал Николай Сергеевич, открывая дверь будки.
Внутри, как в своеобразной «матрешке», обнаружилась еще одна будка, тоже с дверью; отворив ее, я не увидел пола: вторая эта будка ограждала глубокий колодец, освещенный неяркой электрической лампочкой. Сразу от порога уходили круто вниз обмерзшие ступени грубо сколоченной деревянной лестницы.
Лестница состояла из трех маршей. Пройдя их, мы очутились в довольно широкой и длинной штольне с бугристыми серыми стенами и достаточно высоким потолком, сплошь заросшим седой щетиной инея.
Штольня была пробита в слое вечной мерзлоты. Я потрогал стену: серый песчаный налет осыпался, обнажилась совершенно гладкая монолитная поверхность, твердая, как гранит. Однако стоило мне, сняв перчатку, приложить к этому «граниту» ладонь, я скоро почувствовал, как она повлажнела: стена под ладонью чуть протаяла.
Руке стало холодно, но не настолько, чтобы не терпеть. Ощущение было такое, как если бы я зажал в кулаке водопроводный кран, через который перед тем долго-долго шла зимняя холодная вода.
А вообще в этой подземной галерее не чувствовался тот «вечный» холод, какой, представлялось, должна создать вечная мерзлота. На улице в этот день было около пятидесяти
Вдоль одной из стен тянулся невысокий стеллаж, на его полках стояли разнообразные приборы, громоздились похожие на гигантские жемчужины глыбы черного (как я позже узнал, ископаемого) льда, лежали какие-то свертки, стопки рукописей, книги. Николай Сергеевич ласково погладил одну из ледяных жемчужин, сказал:
– Есть у нас намерение устроить подземный музей: собрать здесь костюмы наших современников различных национальностей, предметы домашнего обихода, книги, замороженные растения, животных, птиц, рыб – все это может тут сохраняться сотни, да что сотни, тысячи лет. Представьте, каким кладом будет такой музей для наших далеких потомков, для ученых, скажем, пятитысячного года!
Я без труда представил себе восторг ученых пятитысячного года, к услугам которых будет этот музей, и с невольным сожалением подумал о недогадливости первобытных наших предков, что населяли территорию нынешней Якутии: что им стоило пробить подобную штольню и сохранить для нас свои смокинги из огромных медвежьих шкур!
Между тем гид провел нас в «комнату», выдолбленную сбоку от подземной галереи и отделенную деревянной перегородкой. В стены ее и в потолок были вморожены многочисленные датчики, провода от которых тянулись к заполнившим все это небольшое помещение приборам.
Ученый рассказал, что показания приборов ежесуточно снимаются на протяжении вот уже многих лет. Это позволяет установить закономерности в поведении вечной мерзлоты, что очень важно и для науки и для практических выводов.
Покинув напичканный приборами грот, мы прошли еще немного в глубину штольни и остановились перед хлипкими перильцами, что обрамляли вырезанное в полу квадратное отверстие размером метра полтора на полтора.
Глубину этого колодца определить было невозможно: мешала уходившая вниз спираль деревянной лестницы.
Николай Сергеевич сделал приглашающий жест и начал спускаться в колодец. Лестница привела нас в такую же, как и наверху, штольню, с такими же бугристыми стенами и серебрившимся от инея потолком и точно так же напичканную приборами. Ученый вскинул к потолку руку, сказал:
– Теперь над нами толща земли, равная по высоте семиэтажному дому.
Мне сделалось при этих словах как-то не по себе, как-то зябко, что ли. Нет, я не стал, конечно, лихорадочно подсчитывать, с какой силой давит эта толща на потолок подземной лаборатории, но только сейчас осознал вдруг совершенно невероятный факт: ни в верхней штольне, ни здесь не было никаких креплений, которые обычно поддерживают потолок в подобных туннелеобразных выработках,- ни одной крепежной стойки! Хотя бы маломальской! Ни одной!
Для Данилова, как видно, это не явилось неожиданностью: он с усмешкой подмигнул мне и спокойно двинулся навстречу неизвестности. Оставалось последовать его примеру.
В десятке шагов от лестницы галерея круто повернула вправо, и тут нашим глазам открылось нечто удивительное: стены галереи раздвинулись, можно сказать – распахнулись, и образовали огромный круглый зал; в нем совершенно потерялись пять или шесть электрических лампочек, едва позволявших уловить в полумраке общие его контуры!