Шаль
Шрифт:
— Немножко больно, но ничего, скоро пройдет. Так надо, понимаешь. Сейчас укольчик сделаем, и тебе станет хорошо…
Мила дернулась. Она была привязана к стулу скотчем. Как в гангстерском кино. Рот заклеен не был. Она попыталась закричать, Арсений укоризненно покачал головой и указал глазами на дверь:
— Девочку напугаешь. Она такая впечатлительная. Мало ли что…
В ручку двери была просунута швабра. За дверью раздавались шорохи, возня, глухие рыдания.
— Что ты с ней сделал, сволочь?
— Ничего. Останется жива наша девочка… Она уже почти взрослая, такая рассудительная…
Арсений достал пузырек то ли с эфиром, то ли со спиртом, намочил ватку и, как заправская медсестра, сноровисто протер Миле предплечье. Потом достал одноразовый шприц, наполнил его из другого пузырька розоватой жидкостью, брызнул вверх струйкой, выгоняя воздух, и подошел к Миле. Та дернулась.
— Не бойся. Чуть-чуть будет больно. Я аккуратно…
«Наркотик, — мелькнула догадка, — да он и сам…» Только теперь она отметила необычайную бледность его лица, темные, сероватые губы, быструю, несколько бессвязную речь. «Что там с девочкой?» Эта мысль тревожила ее больше всего. «Звони, Зоха, звони!»
— Ой, — сказал, улыбаясь, Арсений, всаживая иглу, — потерпи. Сейчас будет хорошо. А я пока все подготовлю.
Он вышел на балкон и стал рыться в ящике с инструментами, громыхая чем-то железным.
Зоя Павловна увидела, как Арсений вышел на балкон, явно что-то там разыскивая. «Вот, все хорошо. Они, наверное, разговаривают, он что-то мастерит…»
Арсений вернулся с тяжелым молотком и большими гвоздями.
«Что он хочет делать? Двери забить на лестничную клетку?» Она только подумала это, вслух не произнесла, а он усмехнулся и сказал:
— Нет, дверь забивать не будем. Ты же у нас святая. Вот и будет у тебя испытание, мытарство божье. В паркет гвозди полезут. Только ножки мы тебе не сведем, а разведем. Чтобы мне потом удобно было делать то, чего я был всегда лишен… С Володей-то все нормально было? Расскажи, как он тебя пользовал…
Арсений говорил уже как-то вяло, равнодушно, монотонно, без эмоций. На Милу поглядывал как бы с сожалением, переживая за ее такое беспомощное положение.
Положение было действительно беспомощное. Не только потому, что она была крепко связана. Он ее, кстати, уже и развязал. Но она не могла пошевелить даже пальцем. Наркотик давал о себе знать. А вот сознание работало отчетливо.
Арсений между тем стащил ее со стула и стал аккуратно раскладывать на полу. Развел руки в стороны, ноги — насколько мог шире. Устал. Присел на стул, стал смотреть, склонив голову набок. Что-то ему не понравилось. Снова свел руки, ноги. Стал раздевать, переворачивая Милу с боку на бок. Раздел догола. Вещи заботливо подложил под голову. Потом передумал, отнес их на диван. С дивана взял «думочку» и положил под голову своей жертве. Потом снова развел ей руки и ноги. Опять какое-то время молча смотрел и, наконец, приступил к исполнению главного замысла. Первый гвоздь с хрустом вошел в ладонь, расколол паркетину. Второй… Запахло кровью. Так пахнет, когда моешь принесенную с базара свежую печень. Боли она совершенно не чувствовала. Язык ее не слушался. Она как бы со стороны и издалека наблюдала за Арсением. Тот стал раздеваться.
— Ну почему все так? — говорил он, прыгая на одной ноге, снимая брюки. — Почему у меня со всеми все выходит, а с тобой нет? Ничего не получалось, только иногда кое-как… А ты мне о своей любви зудишь, к доктору направляешь. Был я у доктора, был! Нормальный я. Это с тобой что-то. Знаешь, вот если и сейчас ничего не выйдет, я убью тебя…
— Ли-и-за-а, — собрав всю волю, прошептала Мила.
Она боялась за девочку. Вдруг та увидит это?
— А-а, — догадался Арсений, — не переживай, я все приберу. А что, она так и не знает ничего? Ну, она-то ладно… А моя мать, твои родители? Как это они не заметили, что ты не была беременна?
Мила удивилась, что он говорит сейчас об этом. Ведь это был их совместный план. Страху они тогда натерпелись…
И он ведь знал, чувствовал, что она старалась во всем угодить ему, идти навстречу его не очень-то нормальным прихотям. Напрасно. Он все больше и больше ненавидел ее. Она стала для него воплощением зла. Ему бы взять да отказаться от нее, разойтись, создать новую семью. Но в мозг, подстегиваемый все увеличивающимися дозами наркотиков, вселилась мысль: он должен овладеть ею, а затем уничтожить. Стереть с лица земли. Что делать с девочкой, он еще не знал. Так далеко он еще не заглядывал.
Все это он рассказывал распятой Миле, стоя над ней в чем мать родила.
— Арсений…
Это была Зоя Павловна. Он был так увлечен своей идеей, что даже не думал о том, заперта ли дверь…
— А, мама, — спокойно сказал он и отошел, как был, к столу, сел, заложив нога за ногу, — а мы вот тут решили выяснить отношения. Раз и навсегда.
Зоя Павловна не слышала, что он говорит. Только сейчас она увидела обнаженную, залитую кровью, распятую на паркете огромными гвоздями невестку. Увидела и поняла то, что не укладывалось в голове. И это было с ней, в ее семье. То, что среди ночи показывают по телевизору в американских фильмах ужасов. Это пришло в ее дом.
— Присаживайся, мама, не стой в дверях. Продует, — говорил между тем Арсений, — а что удивляться? Да, я болен. А почему? Почему бы тебе не спросить об этом у своего старшего брата? Чему он там меня учил параллельно с французским… Знаешь, он открыл мне тайну моего происхождения. Отец так и не знал, чей я ребенок? А, мама? Кто мой папа? Тот самый дядя из правительства, который приносил мне такие замечательные игрушки?
Зоя Павловна, Зоха, казалось, не слышала или не слушала, о чем и что говорит ее сын. Взгляд ее блуждал по комнате, избегая задерживаться на Миле и Арсении. Вдруг он остановился на пистолете, лежащем на комоде, прямо у руки, какой она оперлась, чтобы не упасть. Женщина взяла оружие и стала внимательно рассматривать его.
— Вот-вот, — пожал плечами Арсений, — мать убивает рожденного ею сына. Из пистолета. Нет, мама. Мелодрамы не получится. Садись.
Зоха обессиленно села на пол, машинально поправив юбку.
— А у меня тебе привет от дяди… Вам, наверное, интересно. Ты, мать, все удивлялась, куда это он пропал, не могла дозвониться… Ну, так уж и быть… Ведь это я грохнул старикана. Но первоначально план был другой, я хотел, чтобы он убил Степанкова. Нас такие тайны связывали кровные, что я доверял ему абсолютно. Между нами связь была посильнее, чем страх перед всеми правосудиями мира.