Шальные миллионы
Шрифт:
— Пусть будет так, — оживился Иванов. — Ваш ювелир приедет к нам сюда и покажет свой гарнитур.
Склонился над Ниной:
— Если уж ты хочешь такие брошки, они у тебя будут.
Нина смутилась, кончики ушей зашлись огнем. Ей было стыдно за мужа, который говорил так развязно и примитивно, — и фразы строил как-то чудно, не по-русски.
Не знала она, как и не знали многие, что первородное имя Бориса — Борух и что первые десять лет он рос в доме деда-раввина, и что мама его Шейна Стелла Залмановна, — для всех неблизких Софья Захаровна, — редко выпускала сына на улицу, а все больше приглашала товарищей домой и, конечно же, друзей ему выбирала из евреев. Отец Боруха был русский — Силай Иванов. Инженер-строитель по профессии, он подолгу работал
Борис не любил отца, не понимал этих его бравурных восклицаний. Мальчик нежно и пламенно любил мать и деда, и все, что их окружало. С раннего детства Боренька слушал еврейскую музыку, читал еврейские книги, изучал иврит. В этой первородной среде у него выработался своеобразный язык, отражавший суть и стиль его интеллекта.
С возрастом Борис приобретал и черты еврейские, но они столь неясно были выражены, что заметить их могли только евреи, да и то лишь заслышав речь Бориса, уловив интонации свойственного им речевого строя, оттенки типической психологии. Русским же простакам все это было невдомек, для них Иванов был русским: ну кто же другой мог иметь такую фамилию, русые волосы и серо-зеленые глаза!
Наш парень, свой в доску, — чего уж тут!..
Людям особенно нравилась его обворожительная улыбка. Откуда было знать наивным и доверчивым, что мама с младенчества внушала: «Боренька! Будь приятен людям, будь приятен людям». И дедушка-раввин говаривал: «Твоя улыбка — ключ, которым ты откроешь сердце нужного тебе человека». И за двадцать четыре года своей жизни он хорошо усвоил лишь одно средство всегдашней приятности — улыбку. И улыбался он при встрече со всяким человеком и продолжал улыбаться почти все время общения, особенно если встреча назначалась заранее и имела для него практический смысл. Впрочем, в улыбку растягивались только губы, а лицо при этом оставалось холодным, глаза суживались, становились непроницаемыми. Что-то нелюдское, сатанинское крылось в его улыбке, и будто бесы прятались за его спиной, но заметить это не каждому было дано.
Старрок о нем говорил: этот мальчик с фамилией Иванов — наследник миллиардов, уплывших за бугор с его батюшкой. Отец стар и болен, скоро отойдет «в могилевскую», и тогда этот сосунок станет одним из немногих богачей мира.
Анна от Кости кое-что знала об Иванове и его отце и сейчас, глядя ему в глаза и болтая с ним о пустяках, все время натыкалась на его странности: то на полудетскую наивность, а то на плохо скрытую недоброжелательность и даже какое-то нетерпеливое раздражение.
С серьезным видом он говорил:
— Вы сами написали рассказы, или как?.. Не скажу — хорошие, нет, вы не Кафка, не Хемингуэй, но все же рассказы, и их надо было написать. Рассказы не всегда пишут сами писатели, — я так говорю?.. А если уж не всегда умеешь, так и помогут. Я знаю: так бывает. Раньше помогали Брежневу, теперь помогают другим. Надо иметь деньги и еще надо иметь власть. Тогда будет все. И если ты захочешь, будут даже стихи.
И снова на лице его возникало выражение приятности и веселости. Он только в первый момент встречи был строг и холоден, но потом во все время беседы казался благодушным. Но бдительный взгляд Анны заметил в глазах его отрешенное и даже будто бы злое выражение. Озерная синь в них временами гасла, ее накрывала тень, словно где-то рядом проплывала грозовая туча. Жутковатое впечатление производило лицо, на котором приступы веселости появлялись в момент, когда темнели и холодели глаза.
«Он и говорит странно, — думала Анна. — А если уж не всегда умеешь…»
— Кто же мне может помочь?
— Хо! А разве нет в деревне учительницы? Или сельский врач? Он тоже может.
Анна пожимала плечами и не отвечала. Нина мгновенно улавливала возникавшую неловкость, вмешивалась:
— Борис! Ну что ты мелешь? Шел бы ты лучше по своим делам. Оценщик ушел, и ты иди.
— Хорошо, хорошо. Но ты меня не ищи. Если уж я уйду, то надолго. Может, где-то и переночую. А? Что ты мне на это скажешь? Ты не будешь возражать?..
Надел куртку, подбитую белым натуральным мехом, и взялся за ручку двери, но задержался, сказал:
— Квартиру нам не отделали. Мастерам нужна еще неделя. Ты будешь следить, да? Я это у тебя прошу. И заплатишь деньги. Да? Возьмешь со счета, заплатишь.
Хлопнул дверью. И ни тебе здравствуй, ни тебе прощай, — Анны словно тут не было. «Странный, ей-Богу! — подумала она. — Даже элементарной вежливости у него нет. Но, может, это стиль поведения богачей?..»
— Такой он, мой муженек, — сказала Нина, словно бы извиняясь.
— Он твой муж?
— Да, представь. Вначале вышла, а затем разглядела. С нашей сестрой так случается. В Москве нужна была прописка, а у него квартира, дача, отец — «шишка». Ты, верно, слышала, — Силай Иванов. Так это его отец. Он сейчас за границей отмывает грехи.
— Отмывает? А что это значит, может, замаливает?
— «Отмывает» — это их словечко. А-а!.. Их сам черт не поймет. Я с этим охламоном живу полгода, толком не пойму, что они за люди, чем занимаются. И этот… мой Иванов, и в нем ничего понять нельзя. Вот сейчас мы приехали в Питер, у него дела в порту. Задержали какой-то сухогруз с цветными металлами — медь, алюминий, титан и прочее. Тридцать тысяч тонн, — с Красноярского завода и еще с какого-то полиметаллического комбината в Узбекистане. Отправляется в ЮАР, но груз задержали. Иванов кричит по телефону: «Это же шестьсот миллионов!..» И это один транспорт! Иванов за полгода отправил шесть таких транспортов. И восемь танкеров с нефтью. Я однажды слышала, как один его дружок, сильно выпив, перечислял банки, где Иванов держит вклады. И суммы в долларах — страшная цифра!.. И отец его миллиарды имеет. А-а, черт с ними! Но ты скажи: что делаешь в Питере? Долго тут пробудешь? Если признаться, — продолжала она, не дождавшись ответа, — мне тут надоело. Хочу домой, в Елабугу. Там нет машин, больших квартир и туго с деньгами, но кругом свои люди, девочки, парни… Хочу домой!
— Родители бедствуют?
Нина вскинула на Анюту по-совиному круглые, бархатно-серые глаза.
— Бедствуют? Мои родители? Ну что ты! Мой Иванов… Мы с ним… У него много денег. Куры не клюют. У меня чеки в банке. Я послала родителям, много послала — триста тысяч. Ах, деньги! Не в них счастье.
— Да, не в них, но, однако… Хорошо, если они есть.
— У тебя, как я поняла, тоже много денег. Сколько на твоих счетах?
— Не знаю.
— Не знаешь?.. Как это можно не знать, сколько у тебя денег? Иванов тоже всем говорит, что не знает своих денег. Но я-то знаю, что знает и считает каждый рубль. Вот у него сорвался транспорт, а он на него рассчитывал. И теперь у нас затруднения, нам приходится сокращаться. Купили две машины — иномарки и здесь, в Питере, купили квартиру большую, много миллионов рублей отдали. Сейчас отделываем, потом мебель… Борис звонит отцу, а тот улепетнул из Филадельфии, живет где-то в Европе, на берегу Черного моря. Столько проблем! Но, Анна, милая, ты все-таки скажи, сколько получила за книгу? У тебя, наверное, есть миллионы, если тебя пасут два таких амбала? Ну скажи, не таись. Я же тебе говорю!
— Честное слово! Я ничего не знаю и знать не хочу. Книгой моей занимается человек, у него все расчеты. Но примерно в день продают тысячу экземпляров.
— Тысячу! — по тридцать рублей за штуку. Так это же тридцать тысяч. В один день. А в десять — триста. О-го!.. За месяц миллион! И чистенькие, не надо отмывать от грязи и дрожать как осиновый лист. Анна, ты счастливая!.. Иметь такие деньги! И не как-нибудь, а по-честному, без этих противных афер и гешефтов.
В тот день они болтали до самого вечера и ели чего только душеньке угодно. Еду самую изысканную им приносила девушка из ресторана. Анна выпила рюмку вина — поддалась уговору. И, конечно, не могла сесть за руль. Хорошо, что у выхода из гостиницы ее ждал Костя.