Шальные миллионы
Шрифт:
— Других гостей не будет. Долго не будет.
Данилыч не качнулся, у него оставались вопросы. И Силай, упреждая их, сказал:
— Вы имеете в виду мою невестку и ее подругу?
— Да.
— Вечером получите разъяснение.
Данилыч склонил на грудь голову и вышел.
Силай знал свой психический строй, состояние духа и тела в минуты опасности или крайнего напряжения: он как бы сжимался, словно стальная пружина, слух и зрение обострялись, он слышал, как в висках пульсирует кровь и в груди упруго стучит сердце. Он и сейчас почувствовал прилив сил. Пружинно поднялся, ладонью пригладил волосы, пошел к лифту. Входя в него, видел в беседке на берегу Нину. Каким-то глубинным и верным чувством понимал, что эпизод с ядом сблизил их, она стала ему роднее, — может быть, от сознания полного одиночества, в котором он теперь очутился. Нина — последняя гавань, островок жизни, огонек, светящийся в пути. Выходя из лифта, спросил с улыбкой:
— Вы что на меня так смотрите?
И вправду, она смотрела на него с нескрываемой тревогой.
— А ничего. Ждала вас. Хотела предложить вам купаться.
Она врала: она боялась сердечного приступа, — смотрела ему в глаза и, как опытный врач, всё пыталась прочесть во взгляде, угадать по выражению лица. Почти неделю она хлопотала над ним, совершенно забывая о себе, прогоняла тоску, уныние, пыталась вызвать из глубин организма силы жизни, — и многого добилась. Радовалась успеху, строила новые планы, и вдруг такой удар. Но Иванов, похоже, не дрогнул, не пал духом, — он будто бы даже взбодрился, готов был отражать новые атаки. Очень бы хотелось ей знать, не болит ли его сердце, но как тонкий психолог и деликатный человек делала вид, что ничего не происходит, что о его болезнях и думать не стоит. Она и здесь применяла метод питерского ученого Геннадия Шичко: программировала веру пациента, закрепляла психологические установки, которые терпеливо, шаг за шагом выстраивала в его сознании. Она и о купанье завела речь с этой целью. Но вот чего не понимал этот самозваный доктор: того, что пациент все ее «коварства» тотчас же расшифровывал и был ей бесконечно благодарен, и от этого понимания чувствовал себя еще лучше, еще здоровее.
— А что? Я, пожалуй, готов и в море.
В этот момент к ним подошла Анна, и они втроем пошли купаться. Силай — впереди, шел молодцом, не веря еще тому счастливому обстоятельству, что сердце его не болит. Усилием воли он победил и страх, что прохладные волны вызовут спазмы сосудов. Про себя твердил: «Море освежает, бодрит, и никакого спазма не будет, нет, не будет». Нина подала ему руку, и он услышал, как от этого ее прикосновения по телу разбегается новый ток тепла и энергии.
Купался он несколько минут, а потом на берегу долго, до красноты тела растирался мохнатым полотенцем. Глубоко вдыхал прохладный морской воздух, ходил возле беседки и думал: «Мне хорошо, мне очень хорошо от купания».
Так учила его Нина. И вот что удивительно и поражало его со все большей силой: ему действительно было хорошо, болезнь действительно отступала.
В зоне его домашнего пляжа появился белый, летящий над волнами «Витязь». Это был катер с его охраной. «А знает ли начальник охраны, — подумал Иванов, — историю с ядом?.. Впрочем, нет, он не может и не должен знать, что происходит в семье. За действия сына охрана не отвечает».
Анюта поплыла далеко, а Нина вернулась к Иванову. Она стеснялась тестя, накинула на плечи халатик. Минуту другую сидели молча. И первым заговорил Силай:
— Ты, наверное, думаешь о том, кто это сделал?
— Да.
— Я знаю. Приму меры на будущее. Вынужден тебе посоветовать: бойся Бориса. Не знаю, что с ним происходит, — не исключено, что он попал под влияние темных сил. Может быть, он уже полностью в их руках. Обладание большими деньгами диктует стиль жизни, образ поведения, — Борис не знал этого образа, да и я его постиг не сразу. Мне бы хотелось и вас охранить: и на вас, как на мед, может слетаться кусачее комарье, а то еще и медведи явятся. Вы меня лечите, а я вас буду учить. Ладно?
— Да, хорошо. Я согласна.
— Для начала попрошу вас с Анной поехать в Констанцу и закупить продукты. Я уволил всю прислугу, и, пока не наберем новую, будем готовить сами. Сумеем?
— Да, конечно, с удовольствием будем кашеварить.
— Есть комната с холодильниками. И запоры надежные. Шифры будем знать мы с вами, — только мы с тобой.
Он опять ее называл то на «вы», то на «ты».
Иванов доверительно и ласково улыбнулся. И предложил пройти в комнату, куда нет доступа никому, даже Данилычу.
Золото проклято миром. Желтым дьяволом зовут его все народы. И нет у людей сил, способных одолеть тягу к золоту. Есть стоики, фанатики религиозных оскоплений, борцы за верность идеалам, но и они, едва только им засветят глаза желтого дьявола, начинают трястись мелким бесом, и нет удержу золотой лихорадке.
Силая Иванова можно было бы назвать творцом самых крупных в истории человечества афер и махинаций. Свои семь миллиардов он сделал, не прикоснувшись к ним рукой, без каких-либо усилий и риска, он даже и не искал их, не желал, — ему поднесли бумаги, и он их подписал. Именно они, эти невинные с виду бумаги, подложили мину под наш рубль, запустили в него вирус неизлечимой болезни. Рубль стал хиреть, а доллар, которому те же три бумаги открыли двери в Россию, стал в сравнении с рублем возвышаться до небес, до беспредела, до того состояния, когда рубль, ослабевший вконец, перестал питать промышленность, а Россию, еще вчера гордую и могучую, шагавшую впереди всех народов и государств, поставили на колени.
Нет, конечно, не один человек сотворил это библейское злодейство, — он был всего лишь марионеткой в руках бесовских сил. Но три бумаги он подписал. Своей рукой, самолично. Уж так устроена природа нынешних «монголов»: удары по России они наносят руками ее же сынов и тех молодцов, которые, хотя и не были ее сынами, грелись у ее очага, сосали грудь чужой матери и в душе копили злобу и коварство. Россия, сама того не подозревая, взрастила сонм предателей, и они, улучив свой шанс, выбежали на арену.
Силай Иванов стал символом предательства. Жить в России ему стало невмоготу, — земля воспламенилась под ним, всеобщая ненависть жгла его, и он ночью на подготовленном для него самолете поднялся в воздух и полетел за океан. Там в престижном банке на его счету лежали семь миллиардов долларов. Это были тридцать сребреников, кинутые ему за Россию.
«Шалаш» — золотая клетка, в которую попал Силай Иванов. И теперь он бессильно бьется, мучительно страдает, ища выхода, но клетка наглухо закрыта и выхода из нее нет.
На третьем этаже в левом крыле виллы в трех комнатах с видом на море и с обширным балконом жил второй пленник, в клетку еще не попавший, но уже ступивший на дорожку, по которой не идут, а скользят, и со скоростью все нарастающей, и без тормозов, без оглядки по сторонам, без минутного даже роздыха.
Силай подписывал документы, у этого работа посложнее: одни документы он подправляет, другие изготовляет заново. На этот раз он два документа подправлял и один выписывал на белой бумаге. Операция банковская проворачивалась в узком кругу заинтересованных лиц. И времени на нее отводилось месяц, но Малыш — а это был он! — имел здесь прекрасные условия, большой набор красок и инструментов, — в десять дней он уже заканчивал дело. И хорошо, что напоследок оставил дела попроще, не требовавшие такого душевного спокойствия, как иные, — дела, давшие ему время для досуга. Было и еще одно счастливое обстоятельство во все дни его напряженной работы: из открытого окна своих комнат он все время видел Анну. Она купалась и загорала в одиночестве и лишь изредка подходила к беседке, где были Силай и Нина.