Шальные миллионы
Шрифт:
Лениво текли мысли Иванова-младшего. Под сердцем копошилась тревога. Он лежал на твердом, деревянном диване и видел отца в беседке. К нему спустился Малыш. Они сидят за круглым столиком и мирно беседуют. Даже, кажется, что-то пьют. Данилыч наливает им, и они пьют. Теперь без опаски, без тревоги. Флавий принял меры, и в буфет к нему теперь уже не войдешь. Там замки без ключей, открываются набором цифр. Таких комнат во дворце несколько. Есть потайная комната в гараже. И спальня отца на особых запорах. На ковре у кровати лежит Барон. Из спальни есть секретный ход, — кажется, это люк в полу, и в гараже, кроме тайной комнаты, от которой есть ключи у Бориса, есть еще секретное помещение, — то ли за ее стеной, то ли, как и в спальне, под полом. И будто бы подземным переходом они соединены, но все это известно одному лишь Силаю.
«Странно, — думал Борис, наблюдая за отцом. — То он болел и уж собирался умирать, — и врачи отступились, а тут вдруг ожил. Ходит один и на сердце не жалуется…».
Не было радости по этому случаю, как не было и жалости к больному отцу. Странно он был устроен, Борис Иванов. Он никого не жалел, ни к кому не испытывал любви. И Анна, — он к ней было потянулся, — вдруг перестала его интересовать. Еще недавно мечтал о деньгах, спал и видел себя богатым. Теперь деньги есть, много денег, но он решительно не знает, что с ними делать. Помнит, как вспыхнула любовь к Нине. И весь мир тогда, вся жизнь его засветилась яркими красками, — и как раз в это время потекли в его карманы большие деньги. Он стал посредником в перекачке нефти в страны Балтики, вошел в малое предприятие по сбыту леса в южную Африку, а тут провернул две финансовые аферы с Малышом…
Жизнь катилась колесом, и не его жизнь, а чья-то чужая, — накатывалась, мяла, давила. Было вино заморское, терпко-горькое, разливавшееся огнем по телу, ударявшее в голову, заслонявшее все — и свет, и воздух, и людей. Рядом оказывались девчонки, сидели на коленях, обнимали, ласкались, а он вяло отстранял их, мотал головой. Потом пошли наркотики, они уводили в мир, где было и легко, и приятно, но только там не было людей. Он видел лица, слышал голоса, но не мог понять, почему они возле него и вообще зачем они…
Не помнил когда, где и с кем засыпал, а пробудившись, всегда видел рядом девочку, — совсем юную, очень красивую, иногда затевал любовные игры, но чаще смущался, чувствовал себя опустошенным.
«Это и есть жизнь миллионера? — спрашивал он себя. И в ответ покачивал головой, смирялся. — Да, такая она и есть, жизнь миллионера».
Были попытки переменить быт, найти другие дела, другие занятия. И кое-что он предпринимал практически: то новую квартиру покупал и принимался ее обставлять, то приобретал в Москве особняк в стиле барокко и мечтал его отреставрировать. Но быстро остывал и соскальзывал на прежнее.
Борис хотел спуститься вниз, позагорать с Ниной и Анной, — делал усилия, чтобы побороть тягу к очередной дозе, но не смог, достал трубку и жадно, большими затяжками стал курить. Голова быстро закружилась, он загасил и спрятал трубку, вошел в комнату, зачем-то обошел вокруг стола, пытался вспомнить о своем намерении идти к морю, но тут же подумал: «Зачем?.. Там жарко и будет болеть голова».
Некоторое время ходил из комнаты в комнату, чего-то искал, чего-то ждал, но чего?.. Вопросы, едва коснувшись сознания, тут же испарялись, как испаряются белые облака в вышине неба.
Он не понимал, что с ним происходит.
Нина держала втайне свои отношения с Сергеем, не хотела до поры обнажать окончательного разрыва с Борисом. И, сверх того, знала, каким ударом для Силая оказалось бы невнимание невестки, ослабление курса лечения, основным элементом которого и являлись их общение, постоянные беседы, — теплое, сердечное отношение к больному. Силай ухватился за нее, как утопающий за соломинку.
Утром завтракали всяк по своим углам: Силаю приносили чай или кофе в постель, Нине накрывали три прибора в ее гостиной, — она звала Анюту и Сергея, а Малыш питался в одиночку.
Бориса по несколько дней не было в «Шалаше», никто не знал, где он пропадал, да никто его об этом и не спрашивал. Потом к вилле вдруг подкатывали три-четыре машины, он выходил из одной из них и нетвердой, шатающейся походкой проходил к себе. Там он спал, ненадолго спускался на пляж, час-другой загорал, купался и — исчезал снова на два-три дня.
К нему были равнодушны: Силай окидывал его презрительно-недовольным взглядом, Нина и вовсе не удостаивала вниманием. Борис укладывался рядом с Анной и Малышом, — а они всегда были вместе, — и задавал дежурные, незначащие вопросы, вроде «Ну, как вам отдыхается?» или «Вам хорошо тут, у нас?»
Иногда отходили в сторонку с Малышом, несколько минут беседовали. О чем — никто не знал, и даже Анюта никогда не слышала их разговоров.
Телом Борис был рыхл, он полнел, талия сравнялась с бедрами, а ноги будто бы становились тоньше и слабее, и сзади он все больше походил на пожилую, нескладную и болезненную женщину. Нина однажды сказала Силаю:
— Полечить бы Бориса.
— Бесполезно, — ответил Силай. — Такие люди знают одну цель в жизни — деньги. Этой цели он достиг, других у него нет и не будет.
И махнул рукой. И была в его словах и в этом жесте выстраданная безысходность.
В другой раз Нина, сидя с Силаем в беседке у моря, заговорила о Малыше, как-то вскользь проронила: «Не похож этот парень на преступника».
— Преступника? — удивился Силай. — Кто тебе сказал, что он преступник?
Нина смутилась, поняла свою оплошность.
— В Питере его все так называют. Говорят еще, что он глава какой-то страшной международной мафии. Ему только стоит пальцем шевельнуть, и человека убивают. И еще многое о нем говорят.
— В Питере, наверное, и обо мне говорят. А? Может, слышали?
— Нет, о вас ничего не слышала, — соврала Нина. Сказала бойко, решительно, — так, чтобы не было сомнений.
Силай склонил свое тело на поручень плетеного кресла, устремил взгляд на набегавшую и таявшую на песке волну. Смотрел долго. И думал.
— Малыш сделал деньги, — очнулся он от размышлений. — Большие деньги. Очень большие! Сейчас все в России бросились делать деньги. Ты ведь тоже сделала деньги. Сама сказала: двадцать миллионов долларов! Так что же теперь, — называть вас преступниками? А я вот, например, и не знал, что делаю деньги. Поддерживал систему частных банков, каких-то фирм смешанных. Разрешил в Москве продавать землю вместе с домами, магазинами, институтами. В Вашингтоне тоже продают. И в Токио, и в Рио-де-Жанейро. И не знал, что за это на счет в Манхеттен-банке мне закладывают крупные суммы. В канцелярии у меня работал Яков Фридман, дальний родственник моей второй жены. Он с Борисом и прокручивал многомиллионные операции, а потом к ним Малыш подключился, мастер по фальсификации банковских документов. Счет пошел на миллиарды, но и об этом я тогда не знал. А когда мне вручили чековые книжки с указанием банков и счетов на мое имя, было поздно сопротивляться, протестовать. Я смирился, вышел из игры. А теперь России нет, банки там частные, и некому возвращать миллиарды. Я ведь знаю новую власть в лицо: это настоящая саранча, готовая сожрать все, что встретится ей на пути.