Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
Шрифт:
— Вот как?
— Советую вам прислушаться к умному совету.
— Почему вы говорите мне все это?
— Потому что мне понравились ваши представления. — На суровом лице маньчжура появилась странная улыбка. — Они тронули мою душу. — Командующий распрямился. — Но все равно будьте осторожны, Сказительница, или ваша очаровательная головка окажется насаженной на пику. Какие истории сможете вы рассказать, находясь в подобном положении? Боюсь, никаких.
Сказительница собрала своих людей, среди которых оказались и Макси с дочерью, и все вместе они тронулись в опасный путь. Они возвращались в Шанхай.
Той же ночью Трое Избранных встретились с Резчиком в самой глубокой секции Муравейника под китайским районом Шанхая. Конфуцианец уже выглядел вдвое старше своего возраста, и что-то непонятное творилось с Рыбаком, дядей Убийцы. Резчик был молод, он только недавно принял эстафету от постаревшего отца, но держался с достоинством, которое отличало всех Резчиков.
Цзян чувствовала себя неловко под отсутствующим взглядом Рыбака.
— Что заставляет тебя так смотреть на меня, старый друг? — спросила она.
— Мой возраст, — уклончиво ответил тот.
— Мы все стареем, Рыбак, но некоторым из нас по мере приближения конца начинают сниться дурные сны. Ты часто кричишь во сне в последнее время?
Рыбак ума не мог приложить, откуда Цзян узнала об этом, и испугался из-за того, что его самое сокровенное вдруг стало известно другим.
— Тебе снится твой сын, которого победил Убийца?
Рыбак медленно кивнул. Жизнь развалилась на куски с тех пор, как не стало его любимого сына. Птицы отказывались ловить для него рыбу, его жену парализовало, и, мучимая жуткими болями, она вскоре умерла. Теперь по ночам он лежал в постели один, а в ушах звучала мольба его прекрасного сына: «Помоги мне, отец! Помоги мне!»
Конфуцианец сделал шаг вперед и положил руку на плечо Рыбака.
— Мы все приносим жертвы ради будущего нашего народа. Ради Семидесяти Пагод.
Рыбак снова кивнул, не поднимая глаз.
— На нас троих лежит тяжелая ноша, — продолжал Конфуцианец, — и она принимает самые разнообразные формы. Моя бабушка…
— Мы собрались здесь не для того, чтобы жалеть самих себя, — со злостью оборвала говорившего Цзян. — Мы обязаны выполнить свой долг, и сейчас нам предстоит принять важное решение. Мои люди доносят, что Небесный Царь пытается войти в контакт с рыжеволосым фань куэй, а народ в сельской местности настолько взбешен «лекарством», которым его угостили маньчжуры, что, если бы эти двое объединились, восстание могло бы вспыхнуть с новой силой.
— Нам это нужно? — спросил Рыбак.
— Вот для того-то мы и собрались. Мы должны решить, что поможет нам закончить осуществление Пророчества о Белых Птицах на Воде — поражение тайпинов или их поддержка.
— Какая разница, что мы думаем? Мы не властны ни над Небесным Царем, ни над рыжеволосым фань куэй.
— Над Небесным Царем мы и впрямь не властны, а вот о жизни и смерти рыжего фань куэй нам есть что сказать. — Остальные посмотрели на Цзян так, словно она говорила загадками. Женщина вздохнула. — Рыжеволосый фань куэй находится в безопасном месте. Его спасла и укрыла моя дочь, Сказительница. Она загримировала его, переодела и выдала за одного из артистов своей труппы.
— Мой племянник, Убийца, тоже в этой труппе?
— В ней самой, — ответила Цзян. — Итак, господа, как видите, выбор у нас имеется. Без рыжеволосого фань куэй Небесный Царь — ничто. Если фань куэй жив, он, без сомнения, вновь присоединится к Небесному Царю, и восстание опять возгорится. С другой стороны, если наш Убийца избавит мир от рыжеволосого…
Цзян не закончила фразу, позволив ей повиснуть в воздухе самой глубокой пещеры Муравейника, чтобы остальные ощутили важность выбора, который им предстояло сделать.
Но Резчик не слушал ее. Он во все глаза смотрел на Бивень Нарвала и все еще закрытый второй портал.
Труппа Сказительницы медленно продвигалась на восток, время от времени давая представления, чтобы прокормиться. Несколько ночей они спали под открытым небом и на голодный желудок. Но, несмотря на все эти невзгоды, они репетировали центральный акт «Путешествия на Запад», в который добавили комическую сцену в исполнении нового актера и его неулыбчивой маленькой дочери. Эту сцену прогоняли так часто, что некоторые актеры перестали смывать грим и снимать парики, особенно новый комик, который играл Заблудившегося крестьянина, актер, под гримом которого — это знала только Сказительница — скрывался рыжеволосый фань куэй, защищавший Нанкин на стороне тайпинов.
После долгой ночной репетиции Сказительница отослала актеров отсыпаться.
— А вы задержитесь, — сказала она.
Макси застыл как вкопанный.
— Вы достигли некоторого прогресса в исполнении роли, но до подлинного мастерства вам еще далеко.
Макси в том ни секунды не сомневался, но предпочел сказать другое:
— Ваш английский — великолепен.
— Вы слишком великодушны. Мой английский великолепен лишь потому, что ваш китайский — омерзителен.
— «Омерзителен» — серьезное слово для того, кто лишь недавно начал говорить на английском языке.
— Это слово означает лишь то, что оно означает: липкое, вязкое, текучее дерьмо.
— Наверное, я просто ни разу не слышал его в правильном контексте, — понимающе кивнул Макси.
— Вы тоскуете по своей жене?
Вопрос удивил Макси. Он старался не думать о ней.
— У меня не было возможности спасти ее.
— Это понятно, но я спросила вас о другом. Вы тоскуете по своей жене?
Подумав несколько секунд, Макси задал встречный вопрос:
— Вы когда-нибудь были замужем?
Сказительница кивнула, и ее прекрасные черты окутала вуаль печали.
— Очень давно и очень недолго. Его забрал у меня тиф.
— Я сожалею.
Сказительница пожала худыми плечами.
— Так вы тоскуете по жене?
— Мы были очень разными. Она так и не выучила английский, а я не знал ни слова на языке хакка. Мы общались…
— Через прикосновения? — предположила Сказительница.
— Да, — кивнул Макси. — Она была хорошей женщиной — честной и трудолюбивой. И любила детей. — Он помолчал и добавил: — Ее приставил ко мне второй Небесный Царь, Царь Запада.