Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
Шрифт:
— Что ты там увидел? — спросил я его.
Макси ладонью заслонил глаза от слепящего солнца и указал на тонкую ветку.
— Примерно в двенадцати футах над ней расположено переплетение более толстых ветвей — слишком высоко, чтобы до них дотянуться, если только не воспользоваться…
Он улыбнулся и показал на размотанный тюрбан, который один из «пирожников» разложил на крыше домика для просушки.
— Я думаю о том, как распределить вес человека между двумя или даже тремя точками — так, чтобы он не приходился на одну только тонкую ветку, — проговорил Макси, продолжая смотреть на размотанный тюрбан «пирожника».
— Напоминает головоломку, — сказал я.
— Ага, — улыбнулся он и добавил: — Я всегда любил головоломки. Эта не из легких, но в принципе разрешима.
В ту ночь, когда южное небо усыпали звезды, а Макси продолжал трудиться над теорией распределения человеческого веса путем триангуляции, Ричард закончил записывать в дневник все, что он знал относительно источника их будущего процветания — опия.
После того как опий высушен, его переносят в ангар, прессуют в брикеты, заворачивают в промасленную непальскую бумагу [30] и продают честным потребителям под названием акбари. Растворенный в воде или алкоголе, акбари используется преимущественно в медицинских целях. В Индии для бедного человека он является единственным лекарством от малярии, единственным способом вернуть силы в старости, единственным средством получить облегчение от усталости и боли.
30
Непальская бумага — бумага ручной выделки, производимая по особой технологии.
— Почему бы нам просто не продавать акбари, братец? — спросил Макси. — Мы могли бы делать это прямо здесь.
— Чтобы ты мог оставаться по соседству с опийной фермой, Макси?
— А почему бы и нет? Чем плохо продавать акбари?
— Потому что продавать облегчение от боли да усталости и продавать счастье — это не одно и то же.
— Что ты имеешь…
— Послушай меня, Макси. Я согласен с тем, что можно заработать кое-какие деньги, торгуя болеутоляющим, но состояние на этом не сколотишь. Никогда. Настоящие деньги лежат там, где продается мечта о счастье. Опиумный дым — вот где настоящие деньги. И никто в Индии не курит опий, это делают только в Китае. Нет, не отворачивайся от меня, Макси. Слушай. Сначала китайцы смешивали опий-сырец с табаком или листьями бетеля и называли это медак. Но медок вызывает у курильщика лишь непродолжительные и поверхностные дремы, поэтому в один прекрасный день какой-то лихой парень, должно быть, сказал: «К черту эту мякину! Я буду курить Тара-Хан» [31] . И начал. Чистый опий подарил ему целый мир мечтаний. Целую вселенную грез. Попытайся понять это, Макси. Мы заняты в бизнесе торговли мечтами, и, если курильщик один раз побывал в нем, он захочет жить там всегда. Вот что мы будем продавать ему, Макси, — возможность грезить бесконечно.
31
Тара-Хан — опий на сленге наркоманов.
Макси долго смотрел на меня, а затем вернулся к своим «веревочным вычислениям».
Мы с братом гнули спины от рассвета до заката, пытаясь доказать хозяевам, что достойны доверия и нас можно перевести в «пирожники». И вот сегодня, три месяца спустя, наконец пришли муссоны. С началом дождей просушка прекращается, и весь опий перенесли в ангар «пирожников». Перемешивать наркотик больше не было необходимости. Теперь хозяева либо дадут пинка в наши багдадские задницы, либо даруют нам то, что мы жаждем, — работу в ангаре «пирожников».
Целых три месяца мы ворошили опий и строили планы. Подшивали к штанам потайные карманы, наблюдая за тем, как обезьяны перелезают через стены по ветвям деревьев, и копали нору в темном углу у стены, который не просматривался с двух соседних сторожевых башен.
Это произошло, когда мы мокли под дождем во дворе «Уоркс». Дождь шел. Мы стояли. И ждали. А надсмотрщики-индусы издалека смотрели на нас, двух странных мальчишек, гадая, надолго ли нас хватит. Мы стояли так два дня и две ночи без движения и еды. Мы ждали.
Наконец утром третьего дня, прячась под зонтиком, который нес лакей, подошел инспектор.
— Чего вы хотите? Почему вы все еще здесь? У вас ровно минута, чтобы ответить на мои вопросы, а потом я велю охране пристрелить вас обоих, — сказал он злой скороговоркой на хинди с сильным деревенским акцентом.
Я улыбнулся и склонил голову. Первые две фразы, произнесенные инспектором, я не разобрал, но общий смысл был понятен.
— Благодарю вас за то, что удостоили нас своим вниманием, господин. Мы всего лишь хотели бы остаться и работать на вашем замечательном предприятии.
— Но наступил сезон дождей. Нам больше не нужны мешальщики.
— Мы благодарны вам за то, что вы позволили нам овладеть искусством перемешивания продукта. Теперь мы хотели бы овладеть искусством «пирожников».
Это заявление, без сомнения, озадачило инспектора, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы переварить его.
— Хорошо, — сказал он наконец, — мы позволим вам изучить ремесло «пирожника», но платить вам не будем.
— Вполне справедливо, — торопливо ответил я, прекрасно понимая, что нашу зарплату он будет класть себе в карман.
Инспектор развернулся на каблуках и пошел прочь.
Я шагнул вперед, поскользнулся в грязи и упал на землю. Да так и остался лежать.
— Вставай, братец. Здесь слишком мокро.
— Я устал.
— Да, но тут не самое подходящее место для сна.
— Я так устал!
— Твой дневник промокнет.
Это заставило меня подняться с земли.
Вот так мы стали «пирожниками» на принадлежащем правительству Индии «Алкалоид уоркс» в Гаджипуре. Для нас это была первая серьезная сделка в торговле опием: наш труд в обмен на их продукт.