Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
Шрифт:
Конфуцианец отметил это. У него был весьма ограниченный опыт общения с теми, кого фань куэй называли «священниками». Иногда фань куэй и к нему обращались так, словно он был священником. Однако Конфуцианец не являлся ни священнослужителем, ни фанатичным даосским монахом. Он был светским чиновником, образованным человеком, искушенным в классических трудах Срединного царства и, значит, последователем единственной в мире логичной системы мышления и социальной организации — конфуцианства.
Конфуцианец взял памфлет и сказал:
— Понятно!
Отец Пьер встал из-за просторного стола и, крепко сцепив руки за спиной, подошел к окну. Его буквально трясло от злости.
— А я-то принимал вас за умного, образованного человека, — сказал он.
Конфуцианец был и умным, и образованным, но не имел ни малейшего желания обсуждать эту тему с человеком, который посреди шанхайского лета носит черную шерстяную сутану. Да еще с таким высокомерием. Конфуцианец не понимал, как можно быть столь твердокаменным и уверенным в собственной правоте, живя в чужой стране. Поэтому он просто встал и повторил:
— Понятно!
— Да вы знаете, — повернулся к нему отец Пьер, — что это богохульство и оно не останется безнаказанным?
Конфуцианцу хотелось спросить: «И кто же приведет в исполнение наказание?»— но он опасался, что глупый священник фань куэй станет апеллировать к какому-нибудь божеству, которое воспринимает слова как личное оскорбление. Но разве Бога может волновать, что скажет или напишет о нем человеческое существо? Разве станет Бог тратить хотя бы секунду своего драгоценного времени на подобную чепуху? Может, это тот самый Бог, которому, по всей видимости, нет дела до того, что опий разрушает миллионы жизней, что миллионы рискуют жизнью, оказавшись между молотом и наковальней в противостоянии тайпинов и маньчжуров?
— Значит, эти тексты не имеют отношения к вашей вере? — наконец сказал он.
— Они плод больного воображения тех, кто окончательно сбился с пути истинного…
Конфуцианец надеялся, что отец Пьер не разразится тирадой относительно заблудших овец. И дались католикам эти овцы! На редкость глупое животное! Почему же католики упорно называют людей, которые желают следовать собственной вере, овцами, а тех, кто должен их вразумлять, пастырями, или, иначе говоря, пастухами? По крайней мере, в Срединном царстве работа пастуха, по сравнению с остальными, требует меньше всего ума и навыков.
— …Тех, кто повернулся спиной к Риму, — закончил свою мысль отец Пьер. Или подумал, что закончил.
Вот еще одна ссылка на город, расположенный посреди одной из малозначащих варварских стран. Ему объясняли, что Рим — это город в том месте, которое называется Италией. Конфуцианец попросил рассказать ему побольше и с удивлением узнал, что Рим — всего лишь маленький городок, в Китае можно найти пять или шесть десятков городов куда больше. Когда же он сказал об этом, ему ответили, что Рим — это метафора. «Метафора для чего?» — спросил Конфуцианец и получил ответ: «Для веры». Вслед за этим последовало универсальное изречение, к которому христиане прибегают всегда, когда им нечего сказать: «Пути Господни неисповедимы». Конфуцианцы считали, что подобные туманные формулы не заслуживают даже презрения, поэтому он улыбнулся отцу Пьеру и спросил:
— Верят ли американцы в то, о чем говорится в памфлете?
Отец Пьер фыркнул, и стало ясно, что он не испытывает к американцам особо нежных чувств.
— Мне непонятно, во что верят американские протестанты. Если они вообще во что-нибудь верят. Для меня они ближе к иудеям или даже к язычникам, нежели к христианам.
Ответ озадачил Конфуцианца. Он понял лишь одно: по той или иной причине отец Пьер огорчен. И он ушел.
Двумя часами позже в Американском сеттльменте, расположенном к западу от Сучжоухэ, Конфуцианец терпеливо ждал в приемной торгового дома «Олифант и компания», который другие торговцы называли Домом Сиона. В свое время он пытался выяснить значение этого имени, и ему сказали, что Сион — это место под названием Израиль, который также упоминался в памфлете. Когда Конфуцианец стал расспрашивать про Израиль, то узнал, что он, как и Рим, маленький и его название тоже является своего рода метафорой. На сей раз он не стал выяснять, что за ней кроется.
Открылась дверь, и Конфуцианец с удивлением увидел на пороге женщину фань куэй — в длинном черном платье и каком-то чепце. Но чепец вовсе не скрывал красоту женщины, а, наоборот, подчеркивал ее, как подчеркивает ажурная тесьма элегантность шелкового платья. Обычно лица фань куэй казались Конфуцианцу гротескными из-за своих больших размеров и грубых черт, но внешность этой женщины поразила его. Она улыбнулась, и в комнате стало на мгновение светлее. Он улыбнулся в ответ и прошел следом за ней в темный и душный кабинет, заставленный мебелью сверх всякой необходимости, и с тяжелыми бархатными шторами на окнах.
Ожидая, пока глава торгового дома Джедедая Олифант повернется от окна, Конфуцианец одернул рубашку, чтобы шелк не прилипал к телу.
«И почему все фань куэй так любят таращиться в окна?» — мысленно удивлялся он.
Когда Олифант повернулся к Конфуцианцу, его потное лицо было багровым от ярости.
— Откуда вы взяли эту мерзость, эту кощунственную гнусность?
«Богохульство», «кощунственная гнусность»… Его словарь религиозных терминов неуклонно пополнялся, хотя сам он считал все эти слова эзотерической чепухой.
— Это пришло от тайпинов. Они выпускают много таких материалов, и я…
— Святотатство!
Еще одно интересное слово. Интересно, сколько синонимов у глупых фань куэй существует для обозначения…
Неожиданно толстяк разорвал памфлет на две половинки, а их — еще надвое.
Конфуцианец с удивлением смотрел на него. Неужели этот человек не понимает, что таких памфлетов, наверное, сотни тысяч? Чего он добился, разорвав одну брошюру?
— Вы, я надеюсь, понимаете, что можете попасть в ад за чтение подобной гадости, — произнес глава Дома Сиона, бросив обрывки памфлета в мусорное ведро, стоявшее возле стола.
Едва не рассмеявшись, Конфуцианец кивнул, но, прежде чем уйти от этого дурака, все же решился задать вопрос:
— Проистекают ли эти тайпинские писания из ваших религиозных верований?
Помычав, жирдяй все же признал: написанное в памфлете действительно уходит корнями в его веру, а затем по собственному почину стал рассказывать:
— Все началось с преподобного Эдвина Стивенса. Он был выпускником Йельского университета и был подхвачен волной религиозного возрождения, прокатившейся по Новой Англии в двадцатых годах. В тысяча восемьсот тридцать втором году он получил должность главы Американского общества друзей моряка в Кантоне. Первоначально его усилия были направлены на то, чтобы отвратить от разнообразных искушений английских и американских моряков, сходивших на китайский берег.