Шапка Мономаха
Шрифт:
И Патизиф носит древнее и могучее имя. Имя сгинувшего прежде срока, убиенного предка, мага почти всесильного и некогда стоявшего у самой вершины власти. Но нет давно того Патизифа, пал он от руки первого Дария, лошадиного самозванца, обманом добывшего престол. Ведь не быть бы Дарию царем вовек, если бы не сообразительный раб его Эбар, и не заржал бы его конь первым на восход солнца, согласно уговору, и из семерых мятежников на трон выбрали бы более достойного. Но вот в мир пришел новый Патизиф, тоже маг и мудрец, теперь при сокровищнице царской казны, потомок того, давно убиенного своего предка. И так же должен он побороть свою судьбу. Ибо и к нынешнему Патизифу-магу жребий благосклонен не был.
А все дело и беда его заключались в цвете. Вот и трава – когда стоит зеленой, а когда жухнет под лучами солнца, и река – то несет прозрачные лазурные воды, то мутится в быстром течении илом. И змея меняет кожу, и даже небо колеблется между светом и тьмой. И только
Но вот к одному сундуку Патизиф обращался чаще других. И без видимой, особенной нужды. Вроде бы как коротал время подле его сокровищ. Здесь, возле чужих богатств, но отчасти и принадлежащих ему как смотрителю, Патизиф словно приобщался к царственному достоинству и становился вровень с другими чистокровными персами, так несправедливо его отвергшими. Конечно, никакому нарочитому остракизму его не подвергали, все же маг, и кто его знает. Но вот жены он себе не нашел, достойные роды отвергали его предложения, а к недостойным он брезговал обратить взор. Оттого имел только наложниц, купленных через десятые руки, и то обращался с ними крайне пренебрежительно, именно потому, что не мог найти для себя лучшего.
И часто сидел, откинув крышку заветного сундука. Деревянное его вместилище, щедро обитое медью грубой ковки, было невелико. Хранился там хлам не хлам, но древнее облачение того самого первого Дария, некогда ставшего причиной несчастий его семьи. Золотые цепи и нарукавные браслеты, застежки в виде львов, скифской работы – с летящими в броске зверями, сабля в старинных ножнах, с зазубренным клинком и без перевязи, и еще полуистлевшая царская шапка, не парадная, а наскоро сделанная для похода. Выкинуть ее полагалось давно и без сожаления, если бы не прикрепленное к ней, неловко и золотой проволокой, украшение. И Патизиф ни за какие иные сокровища не сознался бы, хоть и под пыткой, что это украшение и стало причиной его внимания к заброшенному сундуку. А камень, зеленый, круглый, будто обточенный волной, манил к себе. Патизиф, будучи очень сильным магом, уже знал через тайные линии чувства, что камень тот опасен. Потому проводил у сундука все время, какое удавалось урвать от службы. Только теперь, на середине жизни, этого добра у Патизифа было достаточно – в подчинении имел он множество писцов, часто ленивых и редко проворных, и давно сделался главным смотрителем сокровищницы. И вот Патизиф, сам таясь от себя, осторожно, но и настойчиво пытался познакомиться с камнем поближе. Даже дал ему имя, которое очень камню этому шло. Отчего-то, вспомнив старинное поверье, стал прозывать прекрасный изумруд Глаз Змея. Но чем дальше старался Патизиф проникнуть в тайны Глаза, тем страшнее ему становилось. Внутри камня что-то жило. Что-то, что отказывалось выйти наружу и находилось под запретом. И только в самом центре Глаза крутились вихри и смерчи и через взгляд леденили душу. Камень смеялся на все его попытки и заклинания, вихри взметались и опадали и предупреждали, что слышат Патизифа, только хода ему нет. И еще чья-то воля жила в сверкающих пределах, она и не впускала мага и не выпускала силы камня наружу. Но и Патизиф с годами не
Прошло еще с десяток лет, и Патизиф вышел бы уже сед волосами и бородой, если бы его белесой унылой растительности было что терять от красок жизни. Морщины прорезали жесткое лицо царского казначея, зима старости стояла на пороге, и даже давние наложницы к этому времени почти все окончили земные дни. Детей ему не выпало иметь ни от милости темного, ни от светлого из богов, да и к чему передавать далее его тяжкое уродство? А нажитое и доставшееся в наследство богатство он завещает далее – сыновьям сыновей его любимого дяди Ариарама. И вся жизнь его пролетит как ветер и ветром кончится, как и бесплодная, мучительная тайна камня, и ничто не сможет более потревожить старого мага Патизифа.
Но ветер с запада вдруг вместо конца принес с собой перемены. Молодой и гордый царь Искендер Дулькарнайн, иначе Двурогий, из дальней страны Македонии объявил себя владыкой мира и привел своих воинов добыть престол Персидской державы. Патизифу сделалось любопытно и даже расхотелось умирать. Весь род Дария он, в силу давней вражды, втихомолку ненавидел, и старому магу хотелось посмотреть, как юный гордый царь станет исполнять свое намерение по отношению к царю царей, тоже Дарию, третьему по счету. Искендера он не боялся: впереди македонянина шел добрый слух, что тот не жаждет кровавых жертв и не мешает каждому чтить своего бога, и даже не заставляет побежденных рядиться эллинами.
Так Патизиф и дожил при своей казне до того самого дня, когда греческие гетайры вошли в покоренные Сузы. А вскоре за ними прибыл и сам Искендер, на могучем и чудном коне Бусефале, и голову его венчал легендарный шлем с белыми крыльями. И уж конечно, молодой победитель первым делом пожелал увидеть захваченную казну, и уж конечно, старший смотритель, к тому же великолепно говоривший по-гречески, ему эту казну показал. И белый цвет, делавший Патизифа куда более старым на вид, пришелся по душе новому владыке. И речи его, мудрые и учтивые, и словно бы полные затаенной и непонятной радости от самого присутствия нового царя, тоже были по вкусу Искендеру Македонскому. И тот повелел пока что в Сузах присутствовать магу вблизи своей особы и заодно сопровождать его в царскую сокровищницу.
К зиме новый царь царей затеял игры и бега с факелами по законам своей далекой страны. Персам было интересно посмотреть, и к Патизифу впервые потянулись чередой знатные просители, желавшие лучшего места на зрелищах. Забыв впервые об его цвете и помня лишь то, что маг отныне стал близок Македонянину.
Но просители просителями, а Искендер поручил своему смотрителю сокровищ как следует подобрать красивые и по рангу награды для победителей в состязаниях. Тут уж Патизиф не мог опозорить своего звания. Он перерыл казначейство снизу доверху, отложил множество драгоценных вещей, но все никак не мог остановиться на определенном решении. И тогда как о милости попросил совета самого молодого царя. А Македонянину было лестно, что такой почтенный и ученый старец просит его совета, к тому же он и сам был не прочь осмотреть драгоценные призы. И пообещал явиться в сокровищницу завтра.
А назавтра в Сузы донеслось известие, что царь Дарий убит. Предательски заколот военачальником Бессом, и тот, узурпировав власть, объявил себя царем всех персов. Патизиф, втайне торжествуя месть, на радостях не удержался и, забыв на время обязанности, пошел к заветному сундуку. Навестить Глаз Змея и поведать ему хорошую новость. Но Глаз Змея был уже не тот Глаз, что ранее. Патизиф тотчас это понял. Печать отпала, и изнутри зловещего зеленого нутра на него смотрело нечто невообразимо ужасное, хотя отныне и доступное. И магу немедленно расхотелось знать и расхотелось бороться с силой камня. Этому Глазу вообще не место теперь было здесь: и в сундуке, и в городе, и в самом Персидском царстве. Его лучше вообще унести прочь и спрятать, закопать, утопить на краю земли. Но если унесешь, то найдется тот, кто принесет назад, если закопаешь, то найдется тот, кто выроет его вновь, а если утопить, то возвернулось же некогда Поликратово кольцо из морских глубин к своему хозяину. Патизиф стоял в сомнении и вертел в руках шапку с Глазом и знал, что сейчас он держит перед собой величайшую беду, когда-либо выпадавшую от богов на род людской. Так и застал его Македонянин, спустившийся в сокровищницу со своей приближенной свитой.
– Что это у тебя, мой маг? – спросил юный повелитель и протянул руку к шапке.
И Патизиф был так растерян и удручен, что, не понимая еще смысла своего действия, протянул молодому царю древний убор Дария. Искендер тут же и увидал сияющий Глаз, и его божественную голову вскружило от такой красоты.
– К чему столь несравненное богатство закреплено на трухлявом куске кожи? Или ты, мой маг, нашел для меня новое сокровище? Его надо переставить на мой шлем, – и пальцы Македонянина попытались силой высвободить Глаз из прочных золотых нитей.