Шапка Мономаха
Шрифт:
– Стой, мой повелитель, стой! – вскрикнул испуганно Патизиф и цепкой, хоть и слабой рукой выхватил шапку. – Не делай этого, а лучше прости мою дерзость и дай мне сказать несколько слов наедине. Но не здесь, а наверху, в твоих покоях! А это, – тут маг указал на Глаз, – это я принесу с собой, и не беспокойся, сумею для тебя сохранить.
– Хорошо. Но смотри, старик, если даром потратишь мое время, – с улыбкой погрозил магу царь Искендер, предвкушая некую таинственную забаву.
Только Патизифу совсем было не до забав. Чем дольше он находился вместе с камнем, таким не похожим на прежний Глаз Змея, тем больше он начинал прозревать некую жутковатую истину.
В покоях Македонянина было
– Помоги мне, мой повелитель, потому что и я, старый и мудрый, не ведаю, как поступить. Этот камень – могущественное и ужасное зло, сути которого я не знаю и не желаю познавать. Но могу сказать, что дух, заключенный в нем, и сотворил погибель Дария, и прояснился к новым козням с его смертью. Вели его отослать, или спрятать, или разрубить, как некогда ты поступил с узлом на колеснице Гордия. Хотя, думаю, не скован еще тот меч, что сможет разрушить его силу.
И чтобы доказать не пустое звучание своих слов, маг поднес Глаз к лицу Македонянина, не выпуская, однако, шапку из рук:
– Посмотри сам. Только смотри не долго. Впрочем, я на страже.
И царь Искендер заглянул в изумрудную пропасть и очень скоро побелел лицом, но не смог отвратить свой взор прочь и задрожал, храбрейший из храбрых. И старый маг, увидав его немощь перед камнем, поспешно прикрыл Глаз ладонью.
– Теперь ты понимаешь, мой повелитель, отчего я хотел говорить с тобой одним?
– Его надо изжить прочь, – прохрипел Македонянин, едва сумев справиться с собой, – в моей земле невиданны столь ужасные козни богов. Но и отправлять его в чужие страны было бы безумием. Невинные не должны страдать за то, о чем не просили.
– Куда же ты хочешь повелеть отнести его? – с некоторой надеждой спросил маг.
– В моей новой империи много глухих мест на окраинах, и пусть зло до поры пребудет там. А ты будешь присматривать за ним.
– Повелитель хочет сказать, что я, ничтожный и слабый, должен буду покинуть свой родной дом, чтобы нести вечное проклятие неведомо куда и умереть на чужбине? – От ужасного этого предположения Патизиф стал еще белее собственного белого цвета, насколько это вообще могло быть. – Я должен буду унести Глаз на край твоей земли, когда я с трудом ношу с собой свои собственные старые кости?
– Мой храбрый маг, ведь был же ты храбрым все это время, – ласково, но и повелительно отозвался Македонянин, – кто же еще сможет это сделать? Если ты видишь иной выход, что ж, поведай его мне. И я приму твое решение. Кого ты пошлешь вместо себя?
– Никого. Это невозможно, – со смертельной тоской признал простую истину Патизиф, – пока я жив, и видит светлый Ормузд, что это ненадолго, я найду место для пристанища Глаза. И сохраню от него мир, покуда это в моих немощных силах.
– С тобою будет твой бог, и он поможет своему слуге. А я дам тебе право беспрепятственного проезда по всем подвластным мне землям. Тебе и тому, кого ты возьмешь в свои попутчики и охранители.
– Ни к чему магу охрана. Но одного мальчика-ученика я все же увезу с собой. Я стар, и дорожные хлопоты мне уже в тягость, – так говорил старый маг, будто размышляя и оправдываясь перед собой, что приходится брать в опасный путь еще одно человеческое существо. – Мы поедем завтра же, не дожидаясь игр, рано на рассвете.
– Ты опасаешься, что я передумаю, и боишься, что твой новый царь соблазнится властью камня? – с насмешкой спросил Македонянин. – Не утруждай себя беспокойством, такая слава мне ни к чему. Свою я ношу с собой на кончике моего меча, и моя рука решает, когда ее добыть.
– Нет, мой повелитель, я не сомневался в тебе. Но звезды переменчивы, и только боги знают, что станет с нами завтра. – И тут Патизиф решился и перед дальней дорогой сказал то, что не хотел говорить: – Но все же я маг и иногда читаю в божественной книге грядущих дней. И ты, мой повелитель, не пренебрег мною и ни разу не осмеял мою старость. А потому слушай, хотя от этого и будет мало пользы. Осядь на земле и мирно правь, и не стремись дальше в восточные пределы. Ибо на конце твоего меча не только твоя слава, там начертана и твоя скорая смерть.
– Я благодарен тебе за заботу, старик. Но скорая слава и скорая смерть всегда идут рука об руку. И принимая одно, неизбежно принимаешь другое. Я не боюсь и готов платить цену.
– Это беда всех слишком молодых и слишком удачливых правителей. Они идут вперед и ведут за собой свой народ. Забывая при этом, что не только народ принадлежит царю, но и царь принадлежит своему народу. И с тобой заплатят цену и многие другие, те, кто даже не собирался ее платить, и те, кто еще даже не родился. Нельзя, чтобы великая держава покоилась только на одном человеке, это все равно что возводить пирамиду в Гизе вверх ногами. Сколько она простоит? И на сколько хватит ее величия? И рухнув, скольких она погребет в обломках камней?
Дулькарнайн тогда сделал вид, что не расслышал старого мага, и повелел ему идти и готовиться к отбытию. Патизиф так и поступил, давно уже привыкнув к тому обыкновенному обстоятельству, что люди, будь они простые смертные или дети богов, всегда пропускают мимо ушей полезные, но противоречащие их желаниям советы.
Сборы его в дорогу не вышли долгими. Свой дом и своих оставшихся наложниц он передал в дар роду сыновей дяди Ариарама, собрал магические травы и минералы, тщательно обернул сухой травой и перевязал священные сосуды. Возле него суетился и мальчик Кавлоний с острова Самоса, некогда проданный в рабство еще младенцем, бывший факельщик подземелий, выкупленный несколько лет назад Патизифом за сообразительность и любопытство к магическому знанию. Кавлоний с тех пор и пребывал подле мага в учениках. Греческий ребенок, мальчик Кавлоний и сам был белокур и светлоглаз и оттого как бы приходился сродни своему старому учителю. Так скоро бывший раб и его нынешний наставник привязались друг к другу. И вот теперь Патизиф решился взять мальчика с собой. Конечно, ему жаль было бы расставаться с единственной, может, родственной ему душой в мире людей. Но не это стало первой и главной причиной. А только Патизиф опасался, что, возможно, уже скоро он отправится из мира людей в мир духов и богов, и тогда кто найдет новый дом Глазу Змея и проследит за его тайной? И уж в дороге, где время особенно нуждается в убыстрении своего хода за полезной беседой, он откроет Кавлонию весь опасный смысл их путешествия.
Под утро, перед отправлением, к воротам дома подъехал вооруженный гетайр и с учтивым поклоном передал белому магу грамоту от царя, аккуратно свернутую пергаментную трубку, и кожаный кошель с золотыми монетами, чтобы путешественникам не пришлось нуждаться в пути.
Патизиф принял дары с благодарностью и, не мешкая более, отправился вместе с мальчиком Кавлонием в дорогу. Глаз, в этот раз без жалости извлеченный из своего золотого гнезда, покоился в крохотном мешочке, надежно прикрепленном за шнурок, и висел на шее у Патизифа. Рассвет только-только пробудил первых певчих птичек, на дороге еще было пустынно, и никто не клубил пыль, ржали лошади из военных конюшен, требуя свежего сена, бродячие псы слабо тявкали вслед одиноким путникам.