Шекспир и история

Барг Михаил Абрамович

Забегая несколько вперед, отметим, что историческое сознание Возрождения стояло еще на несколько ступенек ниже указанного уровня. Связи между индивидами (мы именуем их социальными связями) для него еще остава­лись неизменными, следовательно, и человек как общественный индивид также оставался вне истории. Но Воз­рождение в известной мере уже совместило категорию «общество» (правда, под названием «государство», «поли­тическое тело») с течением истории и тем самым при­близилось к тому, чтобы различать отдельные обществен­но-исторические эпохи.

Исторические хроники Шекспира занимают особое место в его творческом наследии. С них, как известно, началось становление драматурга. И если его величайшие создания уводят нас далеко за пределы коллизий анг­лийской истории XIII—XVI вв., то это отнюдь не зна­чит, что их анализ возможен в отрыве от той «школы историзма», которую прошел Шекспир в начальный пе­риод своего творчества 1.

Известно, что среди западных шекспироведов есть ученые, отрицающие самостоятельность Шекспира как ис­торического мыслителя. В его исторических хрониках они находят лишь художественное отражение, «зеркало» по­литической конъюнктуры его времени либо расценивают их как своего рода драматургическое «переложение» тю­доровских «историй» и «хроник». Между тем очевидно, что Шекспир не смог бы даже приблизиться к вопло­щению столь грандиозного замысла — воссоздать историю Англии за целое столетие (и

какое бурное столетие!), если бы он не стоял на вершине гуманистической исто­рической мысли своего времени, если бы он не был спо­собен на критическое отношение к своим источникам. О степени самостоятельности Шекспира в данной области легко судить по тому, как свободно он ориентировался в сложной канве событий указанной эпохи, с какой без­ошибочностью отделял в тюдоровских «историях» — этих клубках немыслимых противоречий, этой мешанине здра­вых суждений и нелепостей — важное от тривиального, реальное от домыслов. Круг исторического чтения Шек­спира был весьма обширен. Он явно не желал ограни­чиваться каким-то одним источником, даже таким пол­ным, как хроника Холиншеда — самая пространная исто­рия Англии, Шотландии и Ирландии той поры. Шекспир, как известно, обращался также к Холлу и именно его хро­нику положил в основу первой (по времени создания) тетралогии. Помимо этого, он читал Стау, Фокса, «Зерца­ло для магистратов» и ряд других хроник, исторических пьес и поэм. Не вправе ли мы заключить, что художник, изучавший столь большое число источников, не ограничивал свою задачу одним лишь стремлением использовать театральные возможности исторических сюжетов?

Если оставить в стороне некоторые более ранние произведения, к примеру жизнеописание короля Генриха созданное в XV в. приглашенным в Англию итальянце! Тито Ливио, то появление новой историографической школы следует отнести ко времени правления первых Тюдоров.

Эта «школа» формировалась под влиянием двух течений европейской исторической мысли: гуманистической и реформационного 2. Первое из них было в XVI в. наиболее ярко представлено Макиавелли и Гвиччардини, второе — Меланхтоном и Иоанном Слейданом. Макиавелли первым обосновал тезис о важности истории для политической теории и практической политики. Он высказал удивление по поводу того, что охватившая его современ­ников страсть обзавестись каким-нибудь древним «антиком» не сопровождается подобным же интересом к антич­ной историографии, а между тем в ней заключено огромное количество сведений по вопросам государства и права, управления и судоговорения, ведения войны и регулирования мира. Современные государи, магистраты, юристы, военачальники терпят громадный ущерб от того, что это богатство не используется для практических нужд. В указанных областях классическая древность выработала схемы и методы, которые могут служить образцом для всех времен. Поскольку люди по своей природе не меняются (история повторяется!), история способна принести практическую пользу. Однако наибольшую ценность исторические знания все же имеют для нужд практической политики, поэтому они необходимы прежде всего тем, кто вершит ее. Цель истории, таким образом,— в извлечении полезных уроков, обучении на примерах прошлого искусству политики 3.

То, что у Макиавелли было лишь намечено, получило развернутое обоснование в труде Жана Бодена «Метод для легкого изучения истории» (1566). Согласно Бодену, главное назначение истории также заключается в том, чтобы служить политике. Она должна помочь раскрытию сущности и функций государства, указать на то, что ве­дет его к расцвету, а что — к упадку. По мнению Бодена, изучение всемирной истории дает возможность сделать точные заключения относительно управляющих челове­ческим обществом законов, которые должны служить ос­новой для учреждения в данных условиях лучшей формы правления 4.

Значительное влияние на историческое мышление XVI в. оказала и Реформация. Мы уже отмечали причины, обусловившие глубокий интерес Реформации к истори­ческому прошлому. Среди них на первом месте был ин­терес к раннему христианству. Неудивительно, что и на ниве историографии Реформация выступила преемницей и продолжательницей исторических воззрений блаженно­го Августина. Так, протестантские историки полностью разделяли его идеал христианского правителя и стреми­лись превратить историю в своего рода зерцало для го­сударей. Протестантские историки вслед за Августином делили всемирную историю в соответствии с «четырьмя монархиями», которые будто бы предсказаны пророком Даниилом как предшествующие концу мира. Наконец, и что самое важное, они использовали историю для доказа­тельства решающей роли провидения в делах человече­ских. В итоге и для Реформации история приобрела само­стоятельную ценность — наряду с теологией. И церковная и гражданская история признавались ею лучшими на­ставницами, поскольку и та и другая учили политическим и моральным добродетелям. Характерно, что в этом ка­ноне нашло свое место и античное наследие. Языческие историки выяснили, как возникли большие государства и по каким причинам они переживали кризис и упадок. Их труды содержали также предписания сословиям и властям, которыми государство скреплялось и сохраня­лось. Особое внимание обращали историки-протестанты на социально-охранительную функцию истории, которая по­казывает, какие опасности проистекают из попыток изме­нить правительство и насколько заговоры угрожают его существованию. Очевидно, что между гуманистическим и реформационным течениями исторической мысли было немало общего, и это естественно, если иметь в виду, что последнее в значительной степени формировалось на почве гуманизма и благодаря распространению возрожденной классической образованности. Вместе с тем нельзя не заметить, что указанные течения кардинально различались в подходе к основной проблеме исторического повествования — к истолкованию причинно-следственных связей.

Вкратце это различие можно сформулировать следую­щим образом: если обычно гуманисты рассматривали провидение как «последнюю», «конечную» причину исто­рических перемен и поэтому почти никогда к его помощи не прибегали, будучи поглощены поисками менее глубо­ких, т. е. чисто человеческих, причин исторических собы­тий, историки-протестанты рассматривали божий промы­сел в качестве универсального, постоянного, вездесущего фактора исторических перемен, первопричины, проявляю­щейся во всех исторических событиях — больших и ма­лых. Естественно, что в восприятии английских историков и хронистов XVI в. указанные два течения исторической мысли оказывались чаще всего нерасчлененными, сме­шанными: гуманистическое видение предмета истории со­провождалось протестантским истолкованием событий и т. п. Яркой иллюстрацией этой специфики тюдоров­ского исторического мышления может служить трактат Томаса Бландевиля «Истинный порядок и метод писания и чтения истории» (1574). В нем автор объединил пере­ложение (с итальянского) сочинений Франческо Патрицци и Аконтио Тридентио 5. Одно из них содержало пре­имущественно гуманистическую философию истории, вто­рое отражало преимущественно воззрения церкви на тот же предмет. В результате судьба человека, к примеру, оказывалась, с одной стороны, зависящей от внеш­ней силы, прежде всего божественного предопределения, с другой стороны — от внутренних факторов,

характера «актеров». Можно, однако, усомниться, заметил ли кто-либо из современников несовместимость позиций указан­ных авторов, превратившихся по воле Бландевиля в «еди­номышленников» 6.

У истоков тюдоровской исторической традиции стоит основатель династии Тюдоров — Генрих VII (1485— 1509). Он не только превратил писание истории в пред­мет особой государственной важности (предприняв шаги к написанию угодной династии истории Англии), но и за­ложил краеугольные камни того исторического мифа, ко­торый разрабатывался и совершенствовался в трудах не­скольких поколений английских историков «тюдоровского века». Ядро этого мифа составили две идеи: 1) Генрих, граф Ричмонд (впоследствии Генрих VII) — богом при­званный спаситель Англии от власти кровавого тирана Ричарда III, соединивший по воле провидения (своим браком с Елизаветой, наследницей дома Йорков) вечным союзом враждовавшие дома Ланкастеров и Йорков и по­ложивший конец раздорам и смутам, столь долго терзав­шим страну; 2) Тюдоры олицетворяют восстановление у власти национальной (древней британской) династии (в противовес пришельцам-англосаксам), поскольку они ведут свою родословную от прямых потомков легендарно­го короля Артура. Недаром же Генрих VII назвал своего первенца Артуром. Таким образом как бы утверждалось «двойное право» Тюдоров на престол (воля провидения и восстановление на троне древней династии) 7.

Воплотить эти идеи в «Историю» Англии Генрих VII поручил итальянцу Полидору Вергилию, прибывшему в 1501 г. в Англию с папским поручением и оставшемуся здесь на долгие годы. Ему был открыт доступ ко всем государственным бумагам и архивам (сама потребность в которых свидетельствовала о приверженности гуманиста к документированным фактам). Первая из названных, идей была почти полностью реализована Вергилием, осветив­шим период истории от низложения Ричарда II вплоть до битвы при Босворте (1399—1485) в нужном для за­казчика духе. Менее повезло второй идее — оказаться на одном генеалогическом древе с королем Артуром. «Исто­рия Англии» Вергилия, написанная на латинском языке, не была опубликована вплоть до 1534 г. (полностью «Ис­тория» завершена в 1551 г. и доведена до 1538 г.). Когда же она увидела свет, то оказалось, что Вергилий поставил под сомнение не только связь Тюдоров с древней бри­танской династией, но — что самое важное — историч­ность всего рассказа о происхождении: этой династии 8. Это обстоятельство возмутило многих английских ан­тикваров, они выступили в защиту историчности полю­бившейся им легенды и обрушились на «пристрастие» чужеземца, оказавшегося столь неблагодарным по отно­шению к гостеприимной стране. Тем не менее «История Англии» Вергилия в значительной степени повлияла на дальнейшее развитие английской историографии. Не толь­ко ее материалом, но, главное, способом истолкования фактов воспользовались все последующие составители хроник в Англии. Вергилию больше всего был обязан Эдуард Холл — автор первой «проблемной» исторической хроники, известной под названием «Союз двух благород­ных и достославных родов Ланкастеров и Йорков» (1548) 9. Во многих случаях ее текст является простым переводом латинского текста Вергилия, однако Холл ни разу на это не указывает. Он переводит «кредо» «я ду­маю», разумеется, без кавычек. Иногда в порыве добро­совестности Холл пишет: «некоторые историки полагают», «думают». Однако и в таких случаях речь идет только о Вергилии, упомянуть которого он не решается по причи­не глубокой одиозности его имени. «Проблемной» эту хро­нику можно назвать не только потому, что она освещает вполне определенный и завершенный период — от низло­жения и убийства Ричарда II до начала правления Ген­риха VIII Тюдора, но прежде всего потому, что все собы­тия этого периода рассматриваются автором под одним углом зрения: насколько благотворным было для Англии воцарение Тюдоров, в какой мере оно было предопреде­лено божественным провидением и подготовлено всеми событиями того времени. В этом смысле Холл действи­тельно явился первым английским хронистом, занявшим­ся интерпретацией событий целой исторической эпохи. Если Томас Мор в дошедшем до нас отрывке «Истории Ричарда III» обнаружил удивительный дар драматизации истории, то Холл (почти полностью включивший «Исто­рию» Мора в свою хронику) вслед за Вергилием увидел в истории моральную драму, сформулировал основания «торжества Тюдоров». При помощи пышной риторики чи­татель подводится к кульминации «божественного благо­словения» Англии — к правлению Генриха VIII. Вот об­разчик исторического письма Холла: «Какой ущерб был нанесен государствам бесконечными раздорами, какое опустошение было причинено сельским местностям граж­данскими смутами, какие отвратительные убийства были совершены в городах отдельными кликами… Рим это по­чувствовал, Италия может подтвердить, Франция может засвидетельствовать, Богемия может рассказать, Шотландия может описать, Дания может показать и в особенности эта благородная страна Англия…». А вот как коммен­тируется «счастливый союз» принцессы Елизаветы ж Ген­риха VII: «… союзом мужчины и женщины в таинстве брака благословляется потомство… Союзом брака торжествует мир между одной страной и другой и взращивается взаимная любовь. Какая польза, какое удовлетворение, какая радость воцарилась в стране упомянутым союзом двух благородных домов» 10. Мы остановились столь под­робно на особенностях хроники Холла потому, что она оказала большое влияние на трактовку событий XIV— XV вв. в хрониках Шекспира.

В 1559 г. было опубликовано так называемое «Зерцало для правителей» — собрание стихотворных трагедий на исторические темы 11. Со временем «Зерцало» дополня­лось новыми трагедиями. И в издании 1587 г. оно охва­тывало период от правления Ричарда II до царствования Генриха VIII. Основу каждой трагедии составляла судь­ба какой-либо исторической личности данного периода. Каждая трагедия сопровождалась прозаическим коммен­тарием, который указывал, какой исторический урок из нее можно извлечь. Попутно высказывались замечания по самым различным вопросам политики, сословной этики, о задачах и истории и поэзии. Так, к примеру, в соот­ветствии с концепцией «цепи бытия» вождь народного восстания Джек Кэд объясняет, что, влияя на «консти­туцию людей», планеты могут склонить их ум ко злу. В уста короля Генриха IV вкладывается следующая ха­рактерная сентенция: «Безумно и грешно отделять звез­ды от божьей воли, превращая их в первопричины, рав­ным образом ничего не могут объяснить телесные соки». И как вывод: «Главная причина — воля божья, именуе­мая уделом и судьбой».

Особый интерес представляет комментарий к траге­дии, посвященной судьбе Джека Кэда. В нем излагается доктрина, согласно которой послушание королю есть слу­жение богу (при этом безразлично, о каком короле речь идет: порочном или добродетельном, ибо тот и другой — равно от бога, доброго короля бог посылает народу, ко­торого желает возвысить, а порочного — как воздаяние за грехи), а далее следует «мораль», адресованная королям: хотя мятеж поднимается людьми по дьявольскому науще­нию, тем не менее господь обращает его во славу свою, используя как бич против тех, кто забыл бога, ибо если король допустил, чтобы подчиненные ему магистраты угнетали подданных злоупотреблениями, отказываясь при этом выслушать их жалобы, то восстание является актом справедливости божьей по отношению к государям, не по­желавшим выполнить свой долг, Любопытны также рассуждения «Зерцала» (даются в нашем переводе) об исторической хронике, ее целях и задачах, о хронистах.