Шекспир и история

Барг Михаил Абрамович

Хронист должен быть сведущим в различных языках,

Быть знаком с различными искусствами,

Чтобы быть способным видеть истину вещей,

Восполняя недостающее и исправляя ложное.

…………………………………………………

Он должен уметь излагать соображения,

Чтоб связно рассказать о предмете,

Он не должен ни хвалить, ни хулить из-за

Расположения к кому-либо или пренебреженья;

Он должен ставить каждую вещь на свое место,

Чтобы подтвердить истинность истории.

И в другом месте:

Исторические писатели не должны ради славы,

Из-за страха или фавора скрывать истину вещей,

Однако до сих пор, как всегда прежде,

Расположение, страх или сомнения

Приводят к тому, что истории не могут быть правдивыми.

Бесплодный Фабиан (Лондонский хронист, автор так называемых «Новых хроник Анг­лии и Франции», опубликованных анонимно в 1516 г.) скользит по поверхности

Времени и событий, оставляя без внимания причины.

Их добавил Холл, но с двойным смыслом* (* Под «двойным смыслом» подразумеваются, с одной стороны, по­стоянные ссылки на «божественное провидение» и, с другой - ссылки на «человеческие причины» тех же событий.),

Полагаю из-за страха, чтобы не столкнуться с бедой.

Так или иначе…

Но историки обходят причины

Или так их излагают, что оставляют в сомнении.

Однако, считая, что причины являются главной целью,

Которая должна преследоваться историком,

Чтобы люди могли узнать, к какому результату каждая при­чина приводит,

Те недостойны имени хронистов, кто не включает причины в свои летописи

Или сомнительно о них сообщает, ибо в этом заключается

Главная польза от чтения истории.

В этих строках изложена, по сути, вся гуманистическая концепция историописания. Поражает, какое внимание уделяется здесь причинно-следственным связям в истори­ческом повествовании, без выяснения которых оно бес­плодно, скользит по поверхности. Одним словом, в их освещении заключен смысл историописания. Правда, при этом «Зерцало» преследовало свою цель: на «уроках» мо­рали обучать правителей. «Как в зеркале,— обращается автор к знати,— вы увидите, гнездится ли в вас какой-либо порок и как подобный ему порок был наказан в других людях, ваших предшественниках, что, я убежден, ускорит ваше избавление от него».

Завершая краткий очерк тюдоровской историографии, необходимо упомянуть «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии», изданные Холиншедом 12. Хотя именно этому источнику Шекспир больше всего обязан историческим материалом, в истории историографии он не занимает самостоятельного места, ибо перед нами компиляция, в Есоторую включены разновременные и разнохарактерные хроники предшественников. Отсюда множество противо­речий. Так, например, Холиншед в одних случаях безудер­жно хвалит Ричарда II, в других, явно следуя за иным источником, высказывает мнение прямо противоположное: погрязший в пороках Ричард заслужил все, что с ним случилось.

Как уже отмечалось, хроники Холла и Холиншеда находились в большой степени под влиянием провиден­циализма — христианской доктрины истории, усматри­вавшей в событиях прошлого «моменты» в раскрытии «божественного плана», а в судьбах не только правите­лей, но и целых народов — свидетельства «божественного воздаяния». Приложение этой доктрины к английской ис­тории XV в. приводило к объяснению смуты божьей карой за преступления королей и знати, за непокорность под­данных, а прекращение смуты и воцарение Генриха VII Тюдора оказывалось свидетельством «божьего милосер­дия» к народу Англии. Разумеется, подобное «объясне­ние» событий XV в. превращалось в плохо прикрытую апо­логию тюдоровского режима. Неудивительно, что оно было воспринято и «развито» и в юридической доктрине, и в политической теории, и в религиозных санкциях — одним словом, в том наборе средств тюдоровской пропаганды, который известен в литературе под названием «тюдоровский миф». Можно согласиться с теми -исследователями, которые утверждают, что источники Шекспира не содер­жат сколько-нибудь систематического изложения провиденциальной доктрины английской истории, что как Холл, так и Холиншед не оставались глухими к гуманистиче­ским воззрениям на историю, которые были несовместимы с последовательным провиденциализмом. Однако соотно­шение этих двух доктрин в источниках Шекспира — об­ратное тому, которое характеризует гуманистическую историографию того времени.

В самом деле, у Макиавелли и Гвиччардини — со­здателей, если можно так выразиться, эталона гуманисти­ческой историографии XVI в.— нередки ссылки на «бо­жью волю», на «волю провидения» и т. п., однако чаще всего эти «объяснения» приурочены к событиям, которые свершались «вопреки всем ожиданиям», «умом не пости­гались», т. е. не находили разумного объяснения. Подчас в такого рода провиденциальной по звучанию фразеологии скрывалась авторская ирония в адрес все еще живой сред­невековой традиции. Во всяком случае, в системе исто­рических воззрений Макиавелли и Гвиччардини подобного рода «объяснения» событий являлись либо непроизволь­ной данью той же традиции, либо сознательным указа­нием на положенные временем границы понимания хода дел человеческих.

Итак, хотя в тюдоровской историографии давала о себе знать морализаторская тенденция, основанная на средне­вековых представлениях о неизбежном воздаянии, в ней произошла заметная перемена. Во-первых, по своей про­блематике она стала национально английской: в центре ее внимания оказалась история Англии; во-вторых, моралью, ее интересующей, стала преимущественно мораль политическая.

Исторические воззрения Шекспира

Обратимся теперь к хроникам Шекспира с целью выясне­ния, каковы были его воззрения на историю общества — ее содержание, движущие силы, течение, наконец, как эти воззрения соотносятся с тюдоровской историографиче­ской традицией.

Уже отмечалось, что западное шекспироведение в принципе отказывает Шекспиру в самостоятельных исторических воззрениях. Для создания хроник ему-де нужна была лишь «сумма исторических фактов», что же касает­ся самого отбора фактов и способов их сочленения в связное целое, то в этом он целиком и полностью пола­гался на свое чутье драматурга и актера. Если ему и приходилось считаться с чем-либо выходящим за эти рам­ки, то разве что с требованиями цензуры, у которой не должно было возникнуть сомнений относительно лояльности автора. Отсюда делается вывод, что Шекспир следо­вал за источниками не только в изложении фактов, но и в их интерпретации 13. Однако изучение хроник Шекспи­ра и сравнение их с источниками убеждает в том, что в изложенных выше суждениях действительная проблема весьма упрощена. Начать с того, что интерпретация ос­новных вех английской истории XV в. в указанных источ­никах не только не однозначна, но до крайности проти­воречива и что, следовательно, Шекспиру приходилось определять свою позицию не на уровне отдельных фактов, а на уровне общеисторических концепций. Здесь и воз­никает необходимость попытаться выяснить, каковы же были общеисторические воззрения Шекспира.

В общем и целом эти воззрения укладываются в рус­ло философии истории ренессансного гуманизма, т. е. ко­леблются между двумя полюсами: с одной стороны, гума­нистической верой в суверенность личности, направляю­щей и контролирующей свою жизнь, с другой стороны, христианской традицией, рассматривавшей человеческую жизнь, и следовательно человеческую историю, лишь как воплощение божественного промысла. Но то, что пред­ставляется нам абсолютно несовместимым, вполне совме­щалось в представлениях Шекспира и его современни­ков. В самом деле, история рисовалась им процессом, протекающим в двух формах: 1) видимой цепью событий, развязанных людьми, и 2) результатом неисповедимого «божественного плана». В первом случае «актеры», под­визающиеся на сцене истории, движимы лишь ближай­шей целью, которая их полностью поглощает и ослепляет. Их принуждают действовать страсть честолюбия, жажда власти, гордыня, местничество — словом, импульсы, за­ключенные в самой природе этих актеров. Во втором случае речь идет не столько о конкретном развертывании событий, сколько об их конечном результате, т. е. о том, к какой конечной цели они устремлены, С этой точки зрения «актеры истории» — не более чем слепые орудия про­видения. В первом случае время событий измеряется днями, месяцами, годами, во втором — веками, эпохами. Естественно, что при такой разномасштабности процессов писать историю можно было лишь при одном условии — резервируя провиденциалистскую интерпретацию событий для введения или для заключения повествования, излагая и объясняя их ход в терминах «чисто человеческих», что для гуманистической историографии сводилось все к тем же «страстям». Это было, по сути, глубоко трагедийное видение истории. Суверенная личность ока­зывалась лишь исполнителем чужой воли, жертвой глубо­кого самообмана: в конечном итоге все заговоры, перево­роты, восстания, кровопролитная борьба — все это только для того, чтобы реализовался «промысел божий». Типич­ным примером подобной реализации провиденциалистской концепции может служить пьеса «Ричард III». В ней эта концепция нашла свое отражение в финале, в сцене, пред­шествующей решающей битве при Босворте. Здесь нет пророчеств, но слова и поступки действующих лиц испол­нены рокового смысла. Вот, к примеру, «самочувствие» Ричарда перед битвой.