Шекспир и история

Барг Михаил Абрамович

Стоит где-нибудь, в одном из звеньев цепи нару­шиться порядку, как немедленно, подобно эху, дисгармо­ния распространяется по всей Вселенной.

Включение общественного строя в космический поря­док, доказательство полного соответствия человеческого обихода «божественному» плану во всех других надлун­ных и подлунных сферах отнюдь не были ни проявлени­ем инерции схоластики, ни данью универсализму средне­векового мировидения — в новых условиях они служили целенаправленной попыткой идеологического оправдания существующего в обществе порядка вещей.

О том, что именно так и обстояло дело, о том, сколь грозным было зревшее в стране недовольство, свидетель­ствует следующее место в анализируемой проповеди: «Ибо, где нет надлежащего порядка, там господствует всеобщее злоупотребление, животное начало, гнусность, грех и вавилонское столпотворение. Уничтожьте королей, принцев, правителей,

магистратов, судей и им подобные чины божественного порядка, и никто не сможет появить­ся на большой дороге и не быть ограбленным, ни один человек не сможет мирно спать в своем доме и своей кровати и не быть убитым. Никто не сбережет в спокой­ствии своей жены и детей и владений, все вещи станут общими, вслед за чем необходимо последуют всякое зло, полное уничтожение души и тела, всех благ и госу­дарства» 20.

Близко к этой проповеди в идейном плане увещание, которое мы находим у знаменитого англиканского теолога Ричарда Хукера. «Возможно ли, чтоб человек, будучи не только благороднейшим из творений в мире, но даже во Вселенной, в себе, нарушив закон своей природы, не при­носил ущерба… Ибо мы видим, что весь мир и каждая часть его так созданы, что до тех пор, пока каждая вы­полняет ту функцию, которая для нее естественна, она этим сохраняет и других и себя» 21. В то же время, если; какая-либо великая часть — Солнце или Луна, или одно из «небес», или элемент — перестанет выполнять свою функцию, то разрушит мироздание.

И как вывод: гармония в обществе заключается в том, чтобы стоящий на низшей ступени сословной лестницы; добровольно подчинялся стоящему на высшей.

Но если такие писатели XVI в., как Дадли, Элиот, Чик, и авторы церковных увещаний излагали доктрину порядка явно односторонне, подчеркивая катастрофичность для общего блага «непослушания», исходящего от народ­ных низов, то в пьесах Шекспира та же доктрина полу­чила несравненно более многостороннее освещение. В ней свет и тень перераспределены таким образом, что в рав­ной степени гибельным для государства оказываются на­рушения порядка не только со стороны «общин», но и на любой из ступеней сословной иерархии. На самой ее вершине — на королевском престоле — последствия на­рушений порядка показаны на примере королей Ричар­да II и Ричарда III. К чему приводят нарушения в среде знати, можно увидеть в трех частях пьесы «Генрих VI». Роковые последствия господствующих на этой ступени честолюбия и властолюбия, зависти и интриг, равноду­шия к страданиям народа и готовности к развязыванию гражданских усобиц — это в шекспировских хрониках не только мятежи знати (пророчества Карлейля в драме «Ричард II»), но и следующие за ними ужасы войны Роз (в «Генрихе VI»). Наконец, о «бессмысленности» народ­ных мятежей должны были свидетельствовать сцены вос­стания Джека Кэда («Генрих VI», ч. II).

Как же преломляется тема «порядка» в освещении Шекспиром политики и этики знати? Знать при Тюдорах оставалась, разумеется, феодальной знатью. Но в эпоху Шекспира ей пришлось отказаться от прежних притяза­ний, она теперь удовлетворяла свое честолюбие в при­дворных интригах под сенью королевского суверенитета. Ее представители вместе с прежним престижем баронов королевства постепенно растеряли и представления о дво­рянской доблести и чести. Они теперь погрузились в «счетные книги», стремясь к увеличению любыми путями родовых доходов, не гнушаясь при этом любыми спосо­бами, заимствованными у буржуа, которых по-прежнему глубоко презирали. Вероломная, плетущая интриги, за­искивающая, грозящая, политиканствующая — такой была эта знать, одна из опор тюдоровского трона.

Этика английской знати в значительной степени со­ставляет канву трагедии «Король Лир». Ведь содержание ее можно прочесть и как историю неблагодарности детей по отношению к родителям (образы дочерей Лира — Реганы и Гонерильи), отрицания права первородства (Эдмонд), нарушения дистанции между господином и слугой и т. д. Однако напрасно думать, что трагедия в восприятии зрителя XVI в. сводилась к роду «семейной хрони­ки». Нарушение любой детали «порядка», малейшее от­ступление от его универсального принципа имеет универ­сальные последствия. Неблагодарность и вероломство детей такая же космическая катастрофа, как вероломное убийство законного венценосца («Макбет») или граждан­ская смута («Генрих VI»). Это недвусмысленно изложено в речи Улисса.

О, стоит лишь нарушить сей порядок.

Основу и опору бытия —

Смятение, как страшная болезнь,

Охватит все, и все пойдет вразброд,

Утратив смысл и меру. Как могли бы,

Закон соподчиненъя презирая,

Существовать науки и ремесла,

И мирная торговля дальних стран,

И честный труд, и право первородства,

И скипетры, и лавры, и короны.

Забыв почтенье, мы ослабим струны —

И сразу дисгармония возникнет.

Давно бы тяжко дышащие волны

Пожрала сушу, если б только сила

Давала право власти; грубый сын

Отца убил бы, не стыдясь нимало;

Понятия вины и правоты —

Извечная забота правосудья —

Исчезли бы и потеряли имя,

И все свелось бы только к грубой силе,

А сила — к прихоти, а прихоть — к волчьей

Звериной алчности…

Когда закона мы нарушим меру,

Возникнет хаос.

«Троил и Крессида», I, 3

Не ясно ли, что с точки зрения концепции «порядка» в мире нет мелочей, нет главного и второстепенного. Вселенская гармония зависит от соблюдения «соразмер­ности» в любом звене цепи бытия. В этом смысле почте­ние к отцу равнозначно почтению к государю. Неруши­мость «права первородства» приравнена по важности к строгому движению планет по предначертанным орбитам. Как уже отмечалось, современники Шекспира осмысливали мир не только в образах «подобий», но во взаимо­связанности «состояний» вселенских «пропорций». Не­благодарность и вероломство дочерей Лира — такой же мятеж против порядка, как и восстание герцога Йоркского против власти Генриха VI. Обращение Корделии к сестрам: «Смотрите за отцом» («Король Лир», Г, 1) — для елизаветинцев звучало столь же весомо, как преду­преждение Карлейля, адресованное лордам при низложе­нии Ричарда II. И разве слова Эдмонда: «Я отверг проклятье предрассудков и правами не поступлюсь, пусть младше я, чем брат, побочный сын!» (там же, 2) — не были столь же кощунственны, как то, что Нортемберленд обращался к королю Ричарду, не преклонив колен.

В третьей сцене первого акта Гонерилья назвала отца «ребенком», чем перевернула мир «вверх ногами». Но то же по ее совету совершил слуга Освальд, когда на вопрос Лира: «Кто же я, сударь?..» — ответил: «Вы отец герцо­гини» (там же, 4), чем поставил дочь выше отца. Герцог Корнуольский, посадивший «человека» Лира (Кента) без его ведома в колодки, перечеркнул принятый в окружаю­щем его обществе «порядок соподчинения».

Многозначен смысл сцены бури в третьем акте траге­дии «Король Лир». Но нас интересует буря как символ сопряженности, наступления хаоса в различных звеньях «цепи бытия», в данном случае хаоса в микромире — семье, и разгула космических сил. С этой точки зрения безразлично, на чьей стороне эти силы, что в их разгуле выражено — возмущение против зла или само зло. Важно другое: по какому поводу приходят в движение космиче­ские силы. Но, может быть, бурей подчеркивается та истина, что в семье воплощается самое глубокое (из воз­можных для человека) потрясение основ общества как такового? Это несомненно так, но только с точки зрения этики. В сфере же политики основная угроза потрясений для елизаветинцев несомненно исходила от папства и ис­панцев, а внутри страны — от знати, с одной стороны, и низов — с другой. Типичная для правления Елизаветы атмосфера бесконечных внутренних заговоров и интриг, инспирировавшихся Филиппом II Испанским и папой, долголетняя угроза прямой испанской интервенции в Анг­лию — все это переплеталось с напоминавшими о себе придворными интригами, местничеством и своеволием в среде знати и брожением в низах.

Глава IV

ШЕКСПИР И ТЮДОРОВСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Мы уже отметили, что исторические воз­зрения любой эпохи — одна из важней­ших характеристик ее культуры. Осо­бенность исторического сознания тюдо­ровской эпохи состояла в том, что оно приблизилось вплотную к догадке о су­ществовании социального времени, т. е. что с точки зре­ния общественно-исторической непрерывное и безликое время подразделяется на «времена», «полосы», на обособ­ленные периоды, каждый из которых имеет свой «лик». С момента возникновения цивилизации в распоряже­нии человека имелись два рода ориентирующих связей: 1) связи пространственные — семья (род), этнополитическая общность (племя, союз племен, государство), Все­ленная (универсум), 2) связи временные — настоящее, прошлое, будущее. В разрозненном и незавершенном виде представления о них обнаруживаются и в мышлении на­родов, не достигших ступени цивилизации. Однако и на стадии цивилизации эти связи далеко не сразу осознают­ся на протяжении всей цепи, а главное — как пересе­кающиеся. Последовательно историческим можно считать только тот тип сознания, в котором пространство и время предстают как «стороны» нерасторжимого единства (кон­тинуум). Эта ступень в эволюции данного типа сознания достигнута была лишь к середине XIX в., когда истори­ческим содержанием наполнился не только «счет времени» в истории, но и сам человек стал исторически опреде­ленным, «человеком определенной эпохи».