Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Василий Михайлович и Рикорд составили письмо, в котором убедительно показали, как в течение многих месяцев они терпеливо ждали ответа из Лондона, испытывая все тяготы необоснованного плена, в то время как поведение адмирала Барти из месяца в месяц ухудшало положение офицеров и матросов «Дианы», доводя их до крайности. Моральные обязательства хороши в том случае, когда обе стороны выполняют их честно и благожелательно.
Письмо было адресовано командору Роулею, к которому Головнин сохранил уважительное отношение, и должно было попасть в его руки только после ухода «Дианы».
Все было строго обдумано и тщательно подготовлено. Оставалось ждать удобного момента.
ПЛЕН ПОЗАДИ
Над обширной Симанской бухтой свирепствовал сильный норд-вест. Низкие дымчатые тучи цеплялись за горы, громоздились над заливом, задевая верхушки мачт кораблей английского флота. Эскадра зажгла ночные якорные огни. Тени береговых высот медленно, но неуклонно наползали на волны. Суда одно за другим скрывались в непроницаемой тьме. Только белые пуговки — звездочки сигнальных огней — раскачивались на мачтах.
Огней на мачтах «Дианы» не было. На палубе — не люди, а тени, призраки... шепот... Нервное напряжение охватило всех.
К семи вечера на бухту налетел шквал с дождем и туманом. Всякая видимость исчезла. Трудно было рассчитывать на лучшие условия для побега, и Головнин отдал приказ рубить якорные канаты, жертвуя двумя ценными якорями.
Поворотясь на шпринге, «Диана» резко сорвалась с места. Офицеры, матросы почувствовали резкий толчок. Все перекрестились.
В полной тишине марсовые начали поднимать брам-стеньги и брам-реи, бросились ставить паруса. Ни один человек не оставался без дела. Даже офицеры работали на палубе, на марсах и салингах. «Диану» быстро понесло к выходу из бухты.
Штормовая погода была и союзником и врагом одновременно. Темнота и дождь на время укрыли «Диану» от взоров англичан, но та же темнота, дождь и свирепый ветер делали работу на мачтах не только трудной, но и опасной.
Головнин слышал, как на английских судах, мимо которых шла «Диана», раздавались голоса. Можно было ждать тревоги и выстрелов с адмиральского и других английских кораблей. Но выстрелов не последовало.
К ночи «Диана» была в бушевавшем океане. Крошечное суденышко, теперь уже под всеми парусами, неудержимо неслось вперед.
Команда работала без устали. Сутками Головнин и Рикорд не уходили с палубы.
— Василий Михайлович, ты уже больше суток на палубе.
— Столько же, сколько и ты, заботливая моя нянька. Кстати, лейтенант Рикорд, покуда вы не выспитесь и не придете в себя настолько, что сможете заменить меня на этой весьма ответственной вахте, мне не удастся покинуть палубу. Мы все еще близко от берега. Но я надеюсь, Барти если и учинит погоню, то будет искать нас к востоку, а не к югу от Игольной банки.
— Думаю, мы уже ускользнули от погони. Ветер и погода за нас.
— Да, худшее позади. Я решил спуститься как можно дальше к югу, дабы избежать встречи с фрегатами бывшего союзника.
— Но ведь это тысячи миль лишних! — воскликнул удивленный Рикорд. — При наших ресурсах!..
— Да. И лишние мили и малые ресурсы.
Головнин отошел к фальшборту, снял фуражку, подставил голову освежающему ветру и, словно сгоняя следы усталости, провел рукой по лицу и по спутанным волосам. Неожиданно он ощутил дрожь в коленях. Усталость....
— Индийский океан, большая дорога. — Головнин всматривался в даль. — Кого мы можем встретить в этих широтах?.. — И, повернувшись лицом к Рикорду, спросил:— Ты заметил? Мы держим на юг, а какая-то сила относит нас к востоку.
— Видимо, здесь есть течение.
— В том-то и дело. Еще немного отойдем к югу и возьмем курс на восток.
— Значит, в обход Новой Голландии?
— Совершенно верно. Иди же спать. Пусть тебе приснится недовольная физиономия Барти!
Все сближало этих, таких разных людей: в прошлом совместная учеба, теперь служба, а главное — любовь к морю, взаимное уважение. Понимали они друг друга с полуслова.
По бортам маленькой «Дианы» два гигантских океана. Где-то далеко на севере, на экваторе, — вечное лето, где-то далеко на юге — вечные льды. На границе еще не познанного скользит, подставляя паруса ветру, шлюп с шестьюдесятью русскими матросами, пораженными огромностью мира, его чудесами и красотами, китами и медузами, альбатросами и летучими рыбами.
В штиль, в спокойную волну Головнин работал у себя в каюте. Его дневник вдумчив, точен, написан хорошим русским языком.
Василий Михайлович не считал себя ни ученым, ни исследователем. И, записывая свои наблюдения, он как будто только скромно намечает — ставит вопросы перед будущими исследователями.
Но глаз Головнина наблюдателен. Его интересует все. Для него океан не только стихия, от состояния которой зависят ход и безопасность порученного ему корабля. Океан — это огромный, бурлящий жизнью и борьбой бассейн. Он обнаруживает перед путешественниками только крошечную долю кипящей в нем жизни. Поверхность его как бы разделяет два несливающихся мира — подводный и воздушный.
Под нею все таинственно и грандиозно.
Может быть, поэтому почти все моряки — философы.
По уставу Российского флота командир судна обязан был читать команде и офицерам морские законы. У большинства капитанов это сводилось к чтению уставов. Василий Михайлович ввел в практику беседы на темы мореплавания, открытий. Он охотно отвечал на вопросы матросов.
Темой его бесед на шканцах была история славных дел российского флота и важнейшие события их собственного плавания.