Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Маленькая «Диана» упрямо стремилась к востоку, и к концу дня Головний отмечал на большой карте число миль, оставшихся за кормой. В дни, когда дули попутные ветры, «Диана» делала в сутки по 200 верст и больше.
«Диана» ушла из Симанской бухты с более чем скромным запасом сухарей и пресной воды. Рацион команды и офицеров сокращен до предела. Головнин со всем вниманием выслушивает ежедневные рапорты судового лекаря — флегматичного, но дотошного Богдана Брандта.
Еще неизвестно, что страшнее в таких походах — буря или цинга. Разве не сдался он у мыса Горн перед чудовищным призраком цинги?
В этой части Индийского океана
Повернув за Ван-Дименовой землей в воды Великого океана, «Диана» вступила на путь знаменитого Кука. Впрочем, еще до Кука тут прошли Вальполь и даже Кирос, побывавший здесь еще в конце семнадцатого века. Этот испанец, открывший Новогебриды, назвал их островами Святого Духа, но история мореплавания сохранила за ними название Новогебридского архипелага.
— Я думаю, — сказал Василий Михайлович, — на этом мало посещаемом архипелаге мы найдем все, что нам нужно: и воду, и продукты.
ТАНА
На маленьком каноэ он приблизился к шлюпу вплотную, приложил руку к груди и сказал:
— Гунама.
Это был первый человек тихоокеанских островов, которого Головнин и его спутники увидели после бегства из Симанской бухты.
Головнин держал в руках небольшую книжку — словарь, составленный Форстером, спутником Кука, побывавшим на острове Тана первым из европейцев. Но и без слов было ясно — Гунама предлагает свои услуги. Перо крупной птицы в волосах свидетельствовало о знатности туземца. Волосы были аккуратно убраны в мелкие пучки с расчесанными концами.
Головнин приказал спустить па воду две шлюпки с вооруженными людьми и жестом пригласил Гунаму. Гунама ловко перепрыгнул из каноэ в шлюпку, никого не задев, и со всей непосредственностью занялся разглядыванием и ощупыванием одежды и оружия матросов.
Матросы, в свою очередь, с интересом рассматривали Гунаму. Раскраска его лица и, еще больше, следы надрезов на лице и животе, сделанные «для красоты», приводили матросов в изумление. Гунама улыбался каждому, скалил крупные белые зубы, лопотал что-то непонятное. Но главное было понятно — он опять предлагает свои услуги.
Дать ему понять, что нужно экипажу шлюпа, было не так уж сложно.
На берегу русских встретила толпа вооруженных островитян. Было рискованно смешиваться с ними. Гунама помог и тут. Он что-то сказал соотечественникам, и они без колебаний снесли свое оружие в ближайшие кусты.
Весь день шел оживленный обмен с островитянами. Гунама продал поросенка, другие приносили кокосовые орехи, платаны и питательный корень «ям».
Оказалось, что успешнее всех ведет переговоры с туземцами мичман Мур. Он ловко и изобретательно жестикулировал. Находил какие-то неожиданные гримасы, размахивал руками, устраивал целые пантомимы, вызывая смех и шутки русских моряков и сочувственные жесты островитян. Ему удавалось втолковывать туземцам самые сложные вопросы. При этом никто так не радовался успеху этих переговоров, как он сам. Даже Головнин вынужден был признать его способности.
— Придется вам, мичман, взять на себя всю дипломатию, — сказал он Муру, — но только не увлекайтесь. Доверие доверием, а осторожность осторожностью.
— Тебя, Петр Иванович, — обратился он к Рикорду,— я прошу взять на себя общий надзор за меной. Пока мы не обеспечим себя на дальнейший поход всем необходимым, я запрещаю частный обмен.
На другой день команда занялась доставкой воды и дров. На берегу опять собралась толпа туземцев. Оружие они сразу оставили в лесу, а сами весело принялись таскать пятиведерные бочки. Когда в награду за эту помощь их стали одаривать цветным бисером, желающих помогать оказалось больше, чем имелось посуды.
— Очень хорошо, что нам удалось наладить с жителями Таны мирные отношения, — сказал Рикорд. — Но я хотел бы предостеречь наших людей — ни в коем случае, даже на охоте, не заряжать ружья и мушкеты на глазах у туземцев. Плохо будет, если они поймут, что после выстрела ружье безвреднее простого туземного копья.
С каждым днем крепли дружеские связи с туземцами. На легких каноэ они подъезжали к кораблю. Многие побывали на палубе в гостях. Их привлекало все блестящее. Эполеты, шарфы и форменные пуговицы приводили их в восторг. Но особый успех имел ящик с красками, принадлежавший мичману Муру. Увидев своего товарища, которому расписали лицо в желтый, коричневый и синий цвет, они настойчиво просили мазнуть и их. Красок в ящике у Мура не могло хватить на всех желающих. Пришлось извести еще и полведра простых масляных красок.
Гунама и другие вожди с жадностью смотрели на офицерские мундиры. Дарить мундиры, разумеется, никто не мог. Поэтому Рикорд попробовал сделать другое. По его указанию Гунаме подарили простой госпитальный халат, изукрашенный цветными лоскутками и лентами. Эффект получился сногсшибательный. Счастью Гунамы не было предела. Он гордо красовался в этом халате среди своих, вызывая зависть других вождей. Пришлось и им подарить по такому же халату.
Дружелюбие жителей Таны к русским крепло. Когда на остров налетел шквал и посланные за водой во главе с мичманом Рудаковым матросы едва не погибли на прибрежном буруне, бросив при этом все, что с ними было, — жители, вместо того чтобы воспользоваться случаем и похитить ценные для них бочки, с опасностью для жизни вылавливали их и возвращали русским.
Задерживаться на Тане не было смысла. Получив воду, зелень, овощи, немного мяса и рыбы, надо было спешить на север, к родным берегам.
На малых парусах «Диана» двинулась к выходу из бухты. Островитяне на каноэ провожали шлюп. Гунама плыл рядом дольше всех.
НАКОНЕЦ КАМЧАТКА
Дикое величие — таково первое впечатление от берегов Камчатки у моряков, пришедших с юга. Все здесь первозданно и грандиозно. Все здесь поражает даже много повидавших людей. На страшной высоте — снег. Внизу — густые суровые леса. Только туманы смягчают неприветливый вид скалистых берегов.
Но для экипажа «Дианы» этот пейзаж сейчас был самым радостным. Два года на чужбине! Чужие моря и годичный трудный плен. Полуголодный рацион. И вот наконец — родная земля!
Головнин взволнованно записывает в судовой журнал: «В двенадцатом часу перед полуднем ко всеобщей радости увидели мы камчатский берег. Берег, принадлежащий нашему отечеству. Радость, которую мы чувствовали при воззрении на сей грозный дикий берег, представляющий природу в самом ужасном виде, могут только те понимать, кто бывал в подобном нашему положении».