Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Допрос окончился. Вещи были унесены.
Потянулись долгие дни и недели тяжкой неволи. Вновь и вновь вызывали пленников к начальству, задавали множество вопросов, и по-прежнему в центре были вопросы, касавшиеся Хвостова и Резанова. Добивались: не был ли кто-либо из экипажа «Дианы» на корабле «Юнона», не участвовал ли в обстреле японских берегов?
На одном из допросов главный японский начальник вынул из-за пазухи бумагу, положил ее перед русскими.
В глаза бросились дата и подписи:
«Июля 11 дня 1811 года. Жизнью преданный Петр Рикорд, жизнью преданный Илья Рудаков...»
Текст нельзя было прочитать, мешали слезы. Мур упал на колени, прижимая письмо к лицу...
Взяв себя в руки, Василий Михайлович внимательно слово за словом дважды прочел письмо. «Диана» цела. О пленении русских моряков узнают в России. Примут меры. Но как это все далеко и ненадежно...
Японцы потребовали перевести письмо. Нечего было и думать перевести дословно. Невозможно было сознаться в слабости шлюпа, равно как и в том, что «Диана» пошла в Охотск за помощью. Потребовался час, чтобы «перевести» письмо.
Японцы вновь стали добиваться — зачем пришла «Диана» к японским берегам? Беседа была пересыпана вопросами о Петербурге, об Англии, о Дании. Спрашивали, какие суда строит Россия, какие войска и крепости имеются у берегов Сибири.
Русским стали выдавать сахар к чаю, фрукты и сагу. Устроили что-то вроде ванны, выдали по смене белья.
В особенности проявлял к русским внимание один японец, у которого пропал без вести брат.
Тридцать первого августа переводчик передал Муру официальное письмо лейтенанта Хвостова старшине прибрежного японского селения. Прочитав письмо, Мур даже рассмеялся, — все это показалось ему шуткой. Но, взглянув на Головнина, он прикусил язык.
Документом за печатью командира корабля «Юнона» лейтенант Хвостов жалует старшине японского селения серебряную медаль на Владимирской ленте в знак принятия японских поселений в российское подданство.
Официальный документ с подписью и печатью!
Чего же стоили в глазах японцев все словесные утверждения Головнина и его спутников, что русские и не помышляли о насильственном захвате каких-либо японских поселений? Естественно, что приход «Дианы» японцы связывали с действиями «Юноны».
Японцы слушали объяснения Головнина внимательно, кивали в знак согласия головой: «Да, да. Так, так». И при этом смеялись. Ясно было, что они не верят словам Головнина. Слова словами, а бумажка — это что? На бумажке все в порядке — и подписи и печать. А медаль на орденской ленте откуда? И может ли фрегат принадлежать купеческой компании? И еще десятки вопросов.
Но и это было далеко не все. Четвертого сентября русские моряки оказались на дворе градоначальника все вместе, и тогда открылась ужасная тайна. Оказалось, что переводчик Алексей заявил, что камчатский исправник Ломакин поручил ему «высмотреть» японские селения и крепости. А когда японцы спросили Алексея, зачем это понадобилось исправнику, тот сказал, что через год должны прийти из Петропавловска семь судов за тем же, что и «Юнона» лейтенанта Хвостова.
Эта чудовищная выдумка растерявшегося и перепуганного Алексея показалась японцам правдой. Как будто все подтверждало ее: и выстрелы «Юноны», и документ, подписанный Хвостовым. И теперь японский начальник допрашивал Алексея отдельно от русских офицеров. Потянулись дни кошмарных предчувствий ожидания самого худшего.
ТРИ ТЫСЯЧИ ВЕРСТ ВЕРХОМ
— Сознаете ли вы, на какой риск пускаетесь? Какую задачу ставите перед собой? Три тысячи верст! Это пять раз от Петербурга до Москвы. И не по дорогам, а по тропам, по обрывам, обледенелым косогорам.
Рикорд выслушивал эти увещевания не в первый раз и теперь смотрел на капитана второго ранга Миницкого как на врага.
Разве дано этому капитану, владыке дальневосточных захолустий, где до бога высоко, а до царя далеко, понять всю силу дружбы и неистребимого веления долга!
— Если вы не дадите мне лошадей и провожатых хотя бы за мой счет, я пойду пешком!
— Пешком?! Из Охотска до Якутска? А затем в Иркутск? А вы, часом, прыгнуть на Луну не собираетесь?
И вдруг совсем иным тоном:
— Дорогой мой лейтенант! Поверьте, я понимаю вас. Я дам вам лучших лошадей, дам конвой. Дам вахмистра, знающего дороги, поселки, чумы. Дам бумагу с большой печатью, перед которой снимают шапку старосты. Молебен велю отслужить. А умеете ли вы ездить верхом? На некованых лошадях, по наледи? И на оленях? Помните — на них надо садиться ближе к холке. У них спина слабая.
Петр Иванович слушал эти новые для него слова, видел, как лицо капитана менялось. На нем уже и горячая заинтересованность, и искреннее дружелюбие.
Конечно, эта невероятная поездка будет испытанием всех его физических и душевных сил. Но она отвлечет его от терзающих мыслей, от непереносимого чувства бессилия.
— Я убежден, господин капитан второго ранга, что на моем месте вы поступили бы так же.
— Может быть, может быть, — смущенно сказал Миницкий, и они перешли к деловому обсуждению поездки в деталях.
Гонимый неубывающим волнением, несся Рикорд к далекой цели. Пятьдесят шесть дней этого пути верхом он вспоминал впоследствии как самую трудную кампанию из всех походов и битв его жизни.
Иркутск встретил Рикорда трескучим морозом и холодом канцелярий. Генерал-губернатор Сибири Пестель находил для себя удобным править огромным краем из Петербурга. А раз так, Иркутск терял для Рикорда значение центра и местопребывания властей, способных сделать что-либо для Головнина и его товарищей.
Но обойти гражданского губернатора Сибири Трескина было невозможно. Рикорд бурно ворвался в кабинет губернатора и встретил поразившее его спокойствие опытного дельца, правившего обширным краем под защитой своего двусмысленного положения: с одной стороны — полнота власти и бесконтрольность, с другой — постоянная возможность сослаться на отсутствие узаконенных полномочий.