Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
— Ваше превосходительство! Я взываю к вашему патриотизму, к вашей человечности, — горячо заговорил Рикорд, прилагая все силы, чтобы сдержаться, остаться в достойной позиции. — Спасти доблестного и высокоуважаемого моего начальника и друга, замечательного мореплавателя, капитан-лейтенанта Головнина, — наша с вами священная обязанность. Не щадя себя, я верхом проскакал три тысячи верст, каждый час боясь опоздать, каждую минуту воображая, какие муки приемлют мои товарищи.
Волнуясь, отыскивая самые действенные слова, Рикорд смотрел в лицо собеседника, надеясь увидеть в нем живые искры сочувствия.
Губернатор сидел, откинувшись в обширное кресло, и говорил не торопясь, с намеренными паузами, сознательной целью коих было дать собеседнику время успокоиться и одновременно придать значительность каждому своему слову.
— Ваше волнение и многие понесенные вами труды, господин лейтенант, свидетельствуют не только о добром сердце, но и о преданности воинскому долгу, что делает вам честь.
Рикорд не мог сдержать жест, означавший: «Ах, не в этом же дело!»
Трескин уловил движение и ответил на него еще более долгой паузой.
— Интересы Российской империи требуют мира на берегах Тихого океана. Вы сами видели, сколь ничтожными силами мы располагаем в Охотске и на Камчатке. Вообразите себя на моем месте. Что могли бы вы предложить? Какими способами и силами могли бы вы освободить вашего начальника и его спутников? Вся беда произошла по вине неразумных и безответственных людей, вроде Хвостова, обстрелявшего японскую крепость. Фрегат «Юнона» шел под российским флагом, а по существу являлся судном Российско-Американской компании, принадлежность и статут коей и для нас не всегда ясны.
В этих словах Трескина невольно проявилось давнее недовольство администратора, вынужденного сознавать свое бессилие в отношении к людям и делам компании.
— Они нашкодили, а мы расхлебываем.
— Ваше превосходительство, прошу вас выдать мне паспорт на поездку в Санкт-Петербург.
— Господин лейтенант, ехать вам в столицу незачем. Господин генерал-губернатор Сибири своевременно оповещен мною о случившемся. Вам надлежит ждать решения на месте.
Перед Рикордом возникала и крепла стена более неодолимая, чем разлившиеся реки и обледенелые косогоры.
Наступило тягостное молчание.
Выждав достаточно, губернатор открыл ящик обширного стола и извлек оттуда папку. Молча вручил ее Рикорду. Развязав шнурки, Петр Иванович увидел надпись: «Секретно». Перед ним была переписка иркутского гражданского губернатора с Санкт-Петербургом.
— Вам надо отдохнуть после этой безумной скачки. Придите в себя, познакомьтесь спокойно с этой перепиской. В ней вы найдете кое-какие мои мысли о возможности помочь капитан-лейтенанту Головнину.
— Значит, вы думали о такой возможности, господин губернатор?
— Все найдете в этой переписке. Завтра мы обсудим написанное здесь, а потом прошу отобедать у меня.
Усталость взяла свое. Впервые за много месяцев Рикорд спал удобно, долго и крепко.
Вторая беседа несколько примирила его с губернатором. Он прочел документы, переданные ему для ознакомления, и ему стало понятно и то, что Петербургу, занятому сложной политической игрой в Европе, было не до Головнина, и бессилие России на этих дальних окраинах необъятной Сибири и на просторах омывающих ее океанов.
— Как вы нашли мой план мирной экспедиции в Японию? — спросил Трескин.
— План обстоятелен и продуман... Это широкое предприятие, но оно требует на подготовку много средств и, главное, времени.
Трескин, казалось, сам был увлечен планом. Он охотно и подолгу обсуждал его пункты, уточнял детали. Любовался собственной изобретательностью, выискивал местные средства, искал опытных и сильных людей.
Но как еще отнесутся к плану Трескина в Петербурге? И Рикорд нервничал. Ежедневно он посещал канцелярию гражданского губернатора. Столоначальник, ведавший почтой, уже на пороге встречал его широким жестом, означавшим — ответа нет. Наконец правитель канцелярии сказал Рикорду:
— Зайдите к губернатору.
С бьющимся сердцем Петр Иванович вошел в строгий обширный кабинет. По лицу Трескина он понял — отказано...
Рикорд молча опустился в кресло.
— Вам высочайше приказано вернуться в Охотск и приступить к исполнению своих обязанностей.
После долгой томительной паузы Рикорд обратился к губернатору с просьбой разрешить ему отправиться летом к берегам Кунашира с целью дополнить и завершить сделанные им и Головниным исследования. Конечно, Рикорд надеялся узнать новое о Головнине и его товарищах.
— Не только разрешаю, но и прошу захватить с собой японца Леонзаймо. Это, кажется, порядочный человек, и он может помочь вам в сношениях с японскими властями. Он человек состоятельный и пользуется у себя на родине уважением. Леонзаймо и его спутники потерпели аварию у берегов Камчатки. Русские спасли их, и, я надеюсь, они будут ходатайствовать перед своими властями за пленников.
ПОСЛЕ ХАКОДАТЕ — МАТСМАЙ
Из Хакодате пленников направляли в Матсмай. Попрощаться с русскими пришло множество японцев. Площадь перед тюрьмой расцветилась пестрыми одеждами. Незнание языка стеной отделяло хозяев от невольных гостей, но ни во взглядах, ни в жестах японцев не было неприязни.
Церемониал и приготовления затянулись до полудня, и, наконец, длинный кортеж тронулся в путь. Русским были предложены носилки и даже верховые лошади, но они предпочли идти пешком. После унылого сидения в клетках хотелось размяться.
Как и в Хакодате, русские входили в Матсмай сквозь густую толпу зрителей. Солдаты конвоя приоделись и пообчистились. Улицы были залиты жгучим японским солнцем. Кругом царило оживление. Жители и здесь были настроены к русским дружелюбно.
Но тюрьма, в которую ввели русских, была куда суровее и мрачнее сарая и клеток в Хакодате. Для трех офицеров был отведен один ящик, для матросов и Алексея — другой. В ящики надо было вползать на четвереньках. Заключенные были все время на виду у стражи. Ночью только коптилка у караульных давала проблески света. Пища была отвратительная. Чай без сахара.