Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Литке и Врангелю весь порядок корабельной жизни известен. Он стал для них даже необходим, как все, что формирует жизнь, придает ей устойчивость и традиционность.
Сейчас молодые люди говорят о наступившей жаре, о неудобствах кают, об однообразной пище.
— Привыкайте, друзья, — наставительно роняет старший по возрасту Литке. — Все эти прелести надолго. Ищите утешения в красоте океана, в его тайнах, в его бурном, непоследовательном характере. Ведь вы сами выбрали полем жизненной битвы море.
— А я нисколько не раскаиваюсь, — подхватывает Матюшкин, — Еще в лицее я мечтал о море. И не изменю ему до конца дней.
Ладья крылатая пустилась — Расправит счастье паруса!— Это звучит как присяга, — с серьезностью говорит Врангель. Он смотрит на взволнованного «за мичмана» с присущим ему теплым доброжелательством.
Литке молчит. Он не хочет сознаться перед товарищами, что в глубине души вынашивает свою мечту. Она всегда живет в нем, даже не мечта, а уверенность в том, что он станет ученым. И там, на суше, и здесь, на борту фрегата, все свободное время он проводит над книгами. Упорно ведет дневник. Это не следы юношеских волнений или шалости пера. Ему еще неясно, о чем именно будут написаны его будущие книги, но что они будут написаны, в этом он уверен. Безрадостное, одинокое, полное лишений детство не ожесточило, но научило его ходить по жизненным тропам осторожно. Он был искренне рад, встретив на «Камчатке» Врангеля. Благородный и прямой, он пришелся Литке по духу. Так хорошо, так приятно иметь друга на этой посудине!
Матюшкин не ревнует, замечая, что между Литке и Врангелем дружеские отношения складываются естественнее и быстрее.
Еще их всех троих объединяет нелюбовь к Филатову. Он слишком часто подчеркивает, что чином выше их. Филатов иногда намекает, что на «Камчатке» нет настоящего флотского режима. Видимо, будь он командиром, он завел бы иные порядки. Нетрудно догадаться, чего ему не хватает. Матросы не любят и боятся его. Филатову лучше на глаза не попадаться. Даже офицеры при нем замолкают. И не поймешь — нравится это ему или нет. Из троих младших офицеров он больше всего не любит «штатского», то есть Матюшкина. Когда Филатов смотрит на него злыми глазами и вычитывает ему какие-нибудь упущения, Матюшкин стоит, пытаясь вытянуться, и за каждым словом повторяет:
— Слушаю, господин лейтенант. Слушаю!
А про себя думает: «Век бы тебя не слышать! Совсем пустой человек!»
Вольные мысли, внушенные в лицее Куницыным, не прошли бесследно для Федора третьего. Матюшкин чувствует себя неудобно, когда на палубе или в тесных переходах столкнувшийся с ним матрос с виноватым видом чуть ли не втискивается в переборку, давая проход «барину», офицеру. Но. его удивляла и легкость, с какой четырнадцатилетний Феопемпт Лутковский нашел естественную манеру обращения с матросами. Гардемарин перебрасывался с ними шутками, в особенности на баке, у фитиля, где разрешалось курить. Многих он называл по имени, кое-кого уважительно по отчеству. И тут же принимал официальную позу, если рядом оказывался старший офицер или придирчивый лейтенант Филатов.
Гонит могучие, но мирные волны Атлантический океан. Все дальше Европа с ее берегами... Когда на фрегат спускается теплая ночная тьма, на палубе становится как-то «по-домашнему». Так определял эти часы добродушный судовой врач Новицкий. И самому молчаливому человеку вдруг захочется раскрыться, сказать самому и услышать от другого доброе слово.
Матюшкин любит такие беседы с матросами. Они начинаются с почтительных вопросов. Потом вопросы уступают место рассказам. В рассказе раскрывается человек. Безликая масса корабельной команды распадается на живые лица, на несхожие характеры.
Пробьют склянки, разойдутся собеседники, но и при дневном свете сохранится у них теплая искорка возникшей душевной связи.
— Хорошо, что вы умеете подойти к матросам,— сказал как-то Матюшкину Феопемпт Лутковский. — Это делает вам честь. Мы в долгу у них. И за месяцы, что мы пробудем вместе, мы обязаны отдать им хотя бы часть наших знаний и мыслей.
Матюшкин смотрел на Лутковского встревожено.
— Я как-то не думал об этом.
— Так подумайте.Он внезапно пожал руку Федора и прошел к нактоузу.
«За мичмана» в раздумье двинулся туда, где за мольбертом набрасывал сотый эскиз живописец Тиханов.
Матюшкин еще в лицее задумывался над вопросами века. Лицеистам казалось — наступает век человечности, справедливости, равенства и братства. Куницын заронил в их головы семена, рассеянные по миру бурей Французской революции, мощными голосами великих мыслителей века.
Матюшкину знакомы имена Руссо и Вольтера. Его сердце легко раскрывается навстречу идеям человечности и справедливости. Но ни в России, ни даже на этом корабле эти идеи — не закон жизни. Нет, Матюшкину не додумать все это до конца... Мысли гнездятся в его голове и никак не могут принять определенную форму. Жаль, что нельзя писать письма. Он охотно написал бы Энгельгардту, как он привык писать ему, в доверительном и шутливом стиле, — учителю и старшему товарищу.
Вахты на «Камчатке» распределял, как и всюду, старший офицер, иногда его заменял лейтенант Филатов. Несложно было расставить офицеров так, чтобы трем друзьям трудно было встретиться свободными от вахтенной службы. Литке усматривал в этом злую волю Филатова. Мичманы все же находили случай сойтись вместе и «позлословить». Этот термин пустил в оборот Литке, хотя, кроме него, никто не мог похвастать злым языком.
Попутные ветры несли их к берегам западной половины мира, овеянной романтической дымкой...
— Америка, Америка... — сквозь сон шептал Матюшкин.
— Мой друг, проснитесь, — брал его за руку сдержанный Врангель. — У вас опасная привычка — во сне выдавать свои привязанности.
— У меня нет таких привязанностей, какие мне хотелось бы скрыть от друзей.
— Пока нет — так будут! — заметил Литке.
— Что можно сказать о будущем?
Ветры в Атлантике благоприятствовали «Камчатке». К тому же «Камчатка» шла куда лучше «Дианы», Это радовало сердце командира.
«Камчатка» уже спускалась к экватору, когда марсовый заметил в лучах заходящего солнца быстро идущее судно.
Незнакомец лег на один курс с «Камчаткой», и легкое облачко у борта, а за ним звук выстрела показали, что он ищет встречи.
Орудие «Камчатки» по знаку Головнина ответило выстрелом на выстрел. Выстрел под ветер — это приветствие. И вместе с тем он мог означать: «Мы тоже можем постоять за себя».
Головнин берет из рук сигнальщика трубу.
Молодые мичманы следят за каждым движением капитана — ведь это первое приключение в океане. Интересно, кто это хочет остановить русское судно?