Шелковый путь
Шрифт:
Размышляя об этом и вполне довольный покупками, провидец Габбас еще до захода солнца выехал из Мейрам-кала. Он торопился не без причины. Вокруг городка было множество арыков и каналов, наполненных водой, В этих местах дехкане выращивали сказочные урожаи, но здешние комары были сущим бедствием. Едва вечерело, как тучи их обрушивались на город и с писком, превращавшимся в сплошной назойливый гул, яростно набрасывались на жителей. Спасения не было. Дехкане разводили дымокуры, прятались в масахане — за пологом из тонкой материи. Никто не рисковал оставаться на улицах в эти часы. «Чтобы на тебя напали комары Тугескена!» — считалось в этих краях самым страшным проклятием. Провидец Габбас не захотел стать добычей
Он ехал вдоль реки Инжу до восхода луны. Крепость Жаухар находилась на правом берегу, так что предстояло перебираться через реку. На этом месте путники переправлялись через Инжу на пароме. Паром — из семи крепко связанных бревен с дощатым настилом и перилами — темнел в сторонке на отмели. Одному человеку с ним было не сладить: на воду не спустишь, да и рискованно, когда не знаешь, как им управлять. Чуть отклонишься, и снесет могучее течение.
Паромщика нигде не было. Видно, тот решил, что так поздно никто уже не поедет, и отправился домой. Габбас спешился, повел лошадь под уздцы. Где-то здесь поблизости стояла лачуга паромщика. Но ее не оказалось; как видно, перебрался паромщик на новое место. Спотыкаясь о корни и пни, натыкаясь на заросли джингила, долго брел провидец Габбас, пока нашел лачугу из камыша у устья одного из рукавов реки. Привязав повод к луке седла, он подал голос и вошел в лачугу. Паромщик, разведя огонь, варил что-то в кувшине. По запаху Габбас определил, что варился сом. Сладковатый запах струился над очагом. Паромщик отнюдь не обрадовался незваному гостю, но, узнав старика провидца по бороде, подобрел лицом, суетливо вскочил, почтительно протянул обе руки:
— Все ли в здравии в вашем краю, отец?
В момент прихода Габбаса хозяин напильником подтачивал крючок. Когда он резко поднялся, крючок зацепился за штанину и порвал ветхие бязевые шаровары. Паромщик смущенно прикрыл прореху рукой.
— Слава всевышнему! Ердаулы бегает. Айдай в теле, в аулах мир и покой, — ответил Габбас на принятое приветствие.
Паромщик улыбнулся. Он все понял. Ердаулы — единственный сынок старика, Айдай — молодая жена. Их здоровье означало благополучие всех остальных. Чудак этот старик: никогда не упускает случая похвалиться молодой женой и постоянно подчеркивает, что сын растет и крепнет. О них — жене и сыне — он мог говорить бесконечно, всегда искренне, с гордостью и радостью. Люди, не знавшие этой его причуды, удивлялись: «Видно, тронулся старик, взяв в жены молодую бабу». И лишь потом догадывались об истинной причине. Старику всегда была не по душе суровость, черствость мужчин-кипчаков, которые не произносят имени жены и не выказывают открыто нежности к родному ребенку. И старик нарочно нахваливал всюду жену и сына, как бы протестуя против такого обычая.
— Откуда едете, отец?
— Из Мейрам-калы, с субботнего базара. Не хотел оставаться комарам на съедение, вот и выехал на ночь глядя. В порядке ли паром, сынок?
— Говорят, отец, за старым кладбищем Мейрам-калы гнездятся гремучие змеи…
— Может быть. Жители в тех местах скотину не держат.
— Говорят, эти змеи погубили весь скот…
— Может, и так. Мне там встречались одни дехкане и ремесленники.
— Говорят, стоит только убить одну змею, как они сотнями, тысячами обрушиваются на город…
— Целехонек ли твой паром, сынок?
— Э, да ладно! Я вас перевезу, отец. Сколько я мечтаю увидеть вас, пожать вам руку, да собачья жизнь захлестнула петлю на шее. Даже съездить к вам давно не удается. Теперь в кои веки встретились случайно, так уж уважьте мою душу, пожертвуйте частицу вашего времени, разделите мое одиночество и отведайте моего варева. Полежите, отдохните, недостойного сына вашего уму-разуму научите…
Молодой паромщик засуетился, стараясь угодить,
— Значит, быть беде: сожрут город гремучие змеи, — выпалил ни с того ни с сего паромщик [31] . Он подбросил в огонь ветку саксаула, засучил рукава, склонился над чашей. — Нынче весной отправился я как-то за саксаулом. Вы же знаете Апанкак, непролазные тугаи? Вот туда я и поехал. Еще издалека услышал я шипение. Оказалось, змеи! Тьма-тьмущая! Так кишмя и кишат! Под каждым кустом, под саксаулом, под турангой — кругом! Все шевелится! Хорошо, что с верблюда я не слез. Еле спасся тогда. Вот и думаю: а что, если поджечь тугаи?!
31
Так оно впоследствии и случилось. Развалины города нынче называют Жлан-бузган, то есть «Разрушенный змеями».
— Нельзя, сынок! Пожар поднимется — весь город сгорит.
— Говорят, если раз укусит такая змея — смерть!
— Я кое-что советовал владыке города. Прикажи, говорю, чтобы каждый житель завел у себя во дворе особую ящерицу, в пустыне их много. Они называются в народе козодоями или зем-земами. Там, где обитают такие ящерицы, ни одна змея не удержится. И от укуса змеи можно лечиться отваром ящерицы-козодоя. Лучшего противоядия не найти.
— Апырмай, а?! — Паромщик от изумления раскрыл рот. Об еде он и вовсе забыл. — Отец! Правда ли, что вы говорили, будто если звезда Тогус отклоняется от обычного места, это дурное предзнаменование.
— Может быть, и говорил.
— Рассказывают, что вы заметили: звезда не восходит там, где она всегда бывала?
— Ой, сынок, неужели тебе здесь, у реки, в одиночестве, не о чем больше думать? Что ты меня всякими баснями потчуешь?
— Э, отец!.. Не осталось ведь нынче веселых-то рассказов. Вот и хочется при желанной встрече высказать все, что на душе накипело, а то… Вы ведь заметили, что я перенес свою хибару. То место, где раньше стоял мой плот, за одну ночь исчезло под водой. Там теперь пучина бездонная. Я так думаю: неспроста все это…
— Да-а, река на этом месте свернула влево. Видно, дойдет скоро до самого залива. Это еще не главная беда, сынок, если река меняет русло. Человек всегда найдет при ней свое место…
Сом в чаше наполовину был съеден. Сом — рыба жирная, много не съешь. А тут еще и паромщик совсем затосковал:
— Недавно был такой случай: сом едва не перевернул паром. Паромщик, который вверху от меня, как раз переправлял купцов. До берега было рукой подать. И вдруг волна вздыбилась, а из-под воды показалась рыбья спина, да ка-ак крутанет хвостом: перила долой, а паром чуть ли не в щепки. Паромщик от страха памяти лишился.
— Не зря в старину говорили: когда сом набирает силу, рушатся берега. Не к добру такое.
— Иногда и мой паром словно бы вздрагивает: то ли воронки попадаются, то ли еще какая напасть. И бросил бы все, да жалко расстаться с ремеслом, которым с детства занимаюсь. А временами страх берет. Так и кажется, что сом где-то меня поджидает.
— Ну, не надо унывать, сынок, готовь лодку, переправь меня на ту сторону. Лошадь свою я оставлю здесь. Пусть ее завтра кто-нибудь доставит в крепость.