Шемячичъ
Шрифт:
И вот в Москве остаются юный Иоанн Иоаннович с братом великого князя Андреем Большим. При них же царевич татарский Муртаза. Остальные братья великого князя — Юрий, Андрей Младший, Борис, а также князь Михаил Андреевич Верейский и татарский царевич Даньяр во главе с самим великим князем должны были идти в поход. С ними же шел и прехитрый дьяк Степан Бородатый, знавший по летописям многие вины новгородцев перед Москвой и Русью. Это на случай, если бы пришлось начать переговоры.
Тремя путями двинулись московские рати на отступников: из самой Москвы, из Пскова и из Твери.
Часть московских воев и пушкарей вел князь и воевода Даниила Дмитриевич Холмский. С ним в товарищах был боярин и воевода Федор Давыдович. С десятью тысячами ратников выступили они в начале июня к Русе. Следом шли полки под началом князя Василия Ивановича Оболенского-Стриги. Эти держали путь на Вышний Волочок. Братья великого князя Юрий, Борис и Андрей Большой двигались из своих вотчин с собственными полками. К ним со своей дружиной присоединился и князь верейский Михаил Андреевич. Главные же силы вел сам великий князь Иоанн. У него в товарищах был крымский царевич Даньяр. Выступил он двадцатого июня, а уже двадцать девятого был в Торжке.
Сюда к нему прибыли полки тверские со своими воеводами: Иваном Никитичем Жито и Юрием Андреевичем Дорогобужским. Пожаловали сюда и послы от псковичан во главе с дьяком Якушкой Вышебальцевым, направляемым заранее в Псков. Они сообщили, что их войско во главе с сыном князя-наместника, Василием Федоровичем Шуйским, и четырнадцатью посадниками выдвигается к Новгороду.
Новгород оказался в кольце. Казимир Литовский даже и не подумал о помощи. Зато к великому князю московскому помощь шла со всех сторон.
Первое столкновение произошло недалеко от Русы, сожженной передовыми полками князя Холмского. Здесь на берегу Ильменя московские рати дважды разбили отряды новгородцев.
Основное же сражение произошло на берегу реки Шелони. Здесь четыре тысячи москвичей под началом Даниила Холмского одержали победу над сорока тысячами новгородских ратников. Потом был городок Демон, сдавшийся князю Верейскому за откуп, и тяжелое поражение новгородцев на Двине. Вскоре пал и сам Новгород, выплативший великому князю дань в пятнадцать тысяч рублей монетами, несколько пудов серебра.
В двенадцатый день ноября месяца лета 69801 состоялось венчание Иоанна Васильевича и Зои Фоминичны Палеолог, которую на Руси тут же прозвали Софьей Цареградкой. А через семь лет Софья подарила великому князю первого сына — Василия Иоанновича. Но к этому времени было еще два похода на непокорный Новгород. Первый состоялся в лето 69852, а второй — в лето 6987.
И если при первом походе Новгород лишился своих древних привилегий, вечевого колокола и вдовой посадницы Марфы Борецкой, заключенной под стражу и потерявшей в тяжбе с Москвой сыновей и внука, то во второй раз без большой крови не обошлось. Город подвергся пушечному огню и был разрушен. Более полутора сотен его лучших людей, обвиненных в заговоре против великого московского князя и государя всея Руси — так уже величался Иоанн Васильевич с подачи своей супруги — оказались осуждены и преданы казни. Восемь тысяч — выселены из Новгородской земли в другие города и веси Московского государства. А их имущество — отписано в великокняжескую казну и лично великому князю. Мало того, подпали под опалу и родные братья великого князя — Андрей Старший и Борис, морально поддерживавшие новгородскую старшину в противостоянии с Москвой.
Такого на Руси и при ордынцах никогда не бывало. Долго Господь хранил Великий Новгород, уберегая от разорений и невзгод. Но, видать, и его терпению пришел конец, коли позволил такое.
Вот с такими деяниями великий князь и государь всея Руси Иоанн Васильевич встретил сообщения, связанные с походом ордынского хана Ахмата на Русь.
Когда родился хан Ахмат, русские летописцы не удосужились запечатлеть. Это их мало волновало. Но то, что в лето 69741 он стал ханом Большой Орды, они внесли на страницы летописей. Не забыли отметить и тот факт, что в лето 69792, перед походом русских ратей на Казань, Ахмат уже захватил столицу Золотой Орды — Сарай. Перебив там прежних ханов, он объявил себя ханом объединенной Орды.
То обстоятельство, что с московского улуса, как продолжали в Орде называть Московское княжество, с каждым годом поступало все меньше и меньше дани, а с лета 69813 вообще прекратилось, раздражало Ахмата. Да что там раздражало — это было занозой, постоянно терзающей самолюбие и алчную душу далекого потомка самого Чингисхана. Он слал посольство за посольством, но его мурз и беев в Кремль не пускали, ссылаясь то на нездоровье великого князя, то на его занятость. И если московские бояре, беседуя с послами, прятали насмешливые ухмылки в кудластые бороды, то простой люд, не ведая дипломатических политесов, откровенно насмехался, выкрикивая что-то про незваного гостя, который хуже татарина. Послы возвращались ни с чем, Ахмат морщился, в его сердце, как в теле степной гадюки, копился яд. А тут еще и король польский Казимир, подобно злому осеннему комару, жаждущему крови, постоянно зудел: «Московского князя надо проучить, московского князя надо проучить… Совсем зарвался Иван-то: ни великого хана, ни короля польского ни во что не ставит… Чуть не Богом себя мнит». Ну и как после этого терпеть?.. Как молча сносить обиды?.. Совсем рехнулся Иван-князь, страх потерял…
«Действительно надо проучить зарвавшегося вассала. Проучить так, чтобы на Руси еще помнили эту науку сто лет и более», — решил Ахмат и приказал собирать войско.
Если о замыслах ордынского хана знали в Новгороде Северском и Рыльске, то и в Москве не дремали. И доброхоты из татарских царевичей, обиженных вероломством Ахмата, и торговые гости, и православные священники, возвращавшиеся из ордынской земли, доносили московским служивым людям, что в степи неспокойно. «Совсем не по доброму возня идет, — шептали они на ухо думному дьяку Якову Вышебальцеву. — Что-то грозное затевается…» Дьяк же передавал услышанное ближним боярам, а те — великому князю.
«Станем готовиться и мы, — молвил на то великий князь и государь всея Руси (так приказал он величать себя вскоре после венчания с византийской принцессой). — Как только снега сойдут и путь наладится, братьям моим Юрию, Андрею Старшему, Борису со своими дружинами выйти на порубежье и крепко стеречь ворога». — «Может, великий князь подзабыл, — мягко, чтобы неосторожным словом, не дай Господь, не вызвать гнева государя, тихо, почти шепотом ответствовал на то митрополит Геронтий, год как сменивший на митрополичьей кафедре покойного Филиппа1, — но братья Андрей и Борис ныне в опале». — «Ничего, помиримся. Кровь-то едина… С твоей, владыка, и матушкиной помощью». — «Тогда стоит поторопиться — зима-то на исходе».
Великий князь не стал откладывать дело примирения с братьями «на потом» и направил им грамотки. В ответ получил; «Если исправишься к нам и больше притеснять нас не будешь, то мы согласны оказать тебе помощь».
Ответ был дерзок и оскорбителен, но пришлось смолчать и пообещать братьям многие уступки. Отпор ордынцам был куда важнее внутренних свар и разногласий. «После разберемся, — решил для себя великий князь. — Теперь и потерпеть не грех».
Впрочем, заручившись поддержкой братьев, великий князь на этом не успокоился. Чтобы не дать соединиться польско-литовскому королю и князю Казимиру и хану Ахмату, он послал посольство с богатыми дарами в Крым к хану Менгли-Гирею, с которым приятельствовал уже более пяти лет. «Менгли-Гирею царю брат твой князь великий Иоанн челом бьет, — было писано в грамоте, которую вез боярин московский Глеб Карамышев да дьяк-толмач Петруха Поджидаев. — Стало нам известно, что хан ордынский Ахмат, будь проклято имя это, и король польский Казимир зло против нас умыслили. Земель наших и тронов жаждут. Я уж с ханом поратоборствую, а ты, брат мой и царь, потревожь Подолье и киевские волости. Там ныне, слыхать, злата немало собрано шляхетством местным. Пусть поделятся…»