Шестые врата
Шрифт:
— Бесполезно! — Крикнула Лилит, перекрывая шум.
Динго прижалась к Вратам спиной. Шива и Фактор тащили Края, пытавшегося кое-как помогать им здоровой ногой. Рука Еретика дергалась, сжимая трофейный автомат, но звук выстрелов тонул в общем хаосе. Что-то белесое выпало из растерзанных штанов раненого, упало на жухлую, вскопанную очередями траву. Блокнот со стихами! Зрение Динго внезапно приобрело новое качество, будто она, как Шива, могла использовать зум. Потрепанная тетрадка в бурых кляксах, на которую никто не обратил внимания. Неужели, она так никогда и не узнает, как кончается то стихотворение:
Ты камень мой ты
Ты все дороги...?
Динго отлепилась от запертых Врат и пошла навстречу пулям.
Край скользил по краю забытья, будто ложечка в чайном стакане. Боль выбрасывала его на поверхность с каждым шагом Фактора и Еретика. Перед глазами висела темная пелена, так что он не различал, куда его тащат. Зачем — он тоже затруднялся сказать. Понимал только, что их движение важно, и старался помочь изо всех оставшихся сил, но нога не слушалась, подворачивалась, будто обрела свою собственную волю и хотела зацепиться за эту землю, как якорь за морское дно.
Когда сквозь полу-сомкнутые веки ударило сияние, он решил, что это конец. Все как положено: свет в конце туннеля и архангелы. Странным казалось одно: что этот конец разделит с ним кто-то еще. Он задергался, пытаясь освободить своих спутников. Через белизну метнулась тень — рыжая, остроухая, теряющая клочья шерсти. Синий человеческий взгляд задел его глаза, зажегся звездами. Давивший на уши шум лопнул тысячей воздушных шариков. Обжигающая волна толкнула в спину и швырнула его прямо в свет. Барабанные перепонки прогнулись и забренчали гитарой:
И кто мы такие, чтоб меняться местами!
И кто мы такие, чтобы встретиться вновь!
Обычай обычаев — в уста устами,
А может быть, просто, всего лишь — любовь?[3]
Ионкончился.
[1]Автомобиль ГБР
[2]Ксюша – автомат Калашникова
[3]Зимовье зверей. Объяснение
See you on the other side
«любое вместилище скудно ему
и любое пространство»
Дождик накрапывал регтайм по козырьку остановки. Вряд ли Катя смогла бы объяснить, что такое регтайм, но ей казалось, он должен звучать именно так. Рваное время – вот что значит это слово в буквальном переводе. Та-та-та-та, та-та, та-та... И ее выдернули из времени, где ритм отбивали пули, и перенесли сюда, под тихий дождь. Как в старом черно-белом фильме про войну. Непонятно, как в советские годы его вообще выпустили на экран, с такими-то мистическими намеками. Двое из двадцати миллионов.
Она сидела на узкой стальной лавочке. Слева – никого, справа - парень. Самый обычный, может, чуть хипповатый, с длинными волосами и в мешковатой куртке, вызывающе желтой на фоне мелькающих мимо серых пальто. Вместе они застыли, как две рыбки в аквариуме, а за пластиком остановки плыли из прошлого в будущее, покачиваясь на волнах вероятности, незнакомцы и незнакомки. У одних плавники зонтов были цветными, у других черными, кто-то смотрел по сторонам, кто-то вперед, кто-то себе под ноги, но никто не видел парочку под прозрачным козырьком. В конце концов, они – только рыбки. Ничего больше. Двое из шести. Остальные утонули.
– Как твоя нога? – Осторожно спросила Динго, косясь на потрепанную, но совершенно целую штанину соседа. Она боялась пошевелиться, чтобы не проткнуть воздушный пузырь, который отделял их от воды этого мира.
– Нормально, - так же осторожно и несколько удивленно ответил Край, изучая пузырящуюся на коленке брючину.
– А... остальное?
– Прошептала Динго.
Он пощупал лоб, посмотрел на пальцы. Глубоко вдохнул и выдохнул воздух. Прикрыл глаза. Наконец, когда она уже начала беспокоиться, ответил:
– Нормально. Наверное. Это так странно, когда не замечаешь своего тела. Это почти как... эйфория.
Веки распахнулись, Край повернулся к ней. Динго заметила, что радужки у него глубокого лилового цвета с лучистым светлым ободком.
– А ты? Зачем ты это сделала?
Его взгляд опустился к ней на колени. Только сейчас Катя поняла, что ее руки сжимают неожиданно пухлую тетрадку, в которой когда-то не хватало половины листов. Она полезла в карман джинсов, но обгорелый обрывок пропал, как и многое другое. Динго протянула блокнот Краю:
– Ты не мог бы прочесть мне что-нибудь? Например то, про ангела, где «ты – все дороги»?
Поэт полистал ушастые страницы, будто не узнавая. Дернул головой в знакомом жесте, откидывая волосы с лица.
– Я прочитаю, но лучше другое.
...мне снится это свидание и ранящая ткань
но сон создал тончающую душу свечки чтобы она любому говорила твой лес для бабочек
моих – сам воздух
он сотворил утешную листву прозрачную и долгую прогулку внутри цветения он был и звал
чудесный мир и говорил твой лес для бабочек моих воскрес – идём?[1]
– Ну и где остальные?
Он сказал это не потому, что именно такой вопрос имел больше всего смысла. Главное было - услышать звук своего голоса. Убедиться в том, что у него еще есть органы, необходимые для производства звука, а значит – и тело, эти органы содержащее. Главное было - разбить необыкновенную, оглушительную тишину.
Здесь говорил только ветер, качающий громаду воздуха и головки цветов. Алый ковер маков, простиравшийся во все стороны до страшно далекого горизонта. А в центре, как солнце с луной на средневековом небесном атласе, торчали Федор с Лилит, окруженные бесконечной маковой вселенной. Мечта нарко-маньяка. Адам и Ева на Елисейских полях, прыгнувшие из осени в не отцветающую весну.
– Меня больше интересует, где мы? – Девушка приложила ко лбу ладонь, защищая глаза от яркого солнца.
– В раю? – Предложил Федор.
Лилит фыркнула и щелчком сбила с рукава какую-то букашку:
– А где змей-искуситель? Или хотя бы яблоня, а то у меня аппетит разыгрался.
Как всегда, капитан Григорьева раздражающе права. Вот с чего, например, он вообще взял, что это маки? Федор сорвал цветок, растер нежные лепестки между пальцами. Запаха нет. А маки вообще пахнут? Пес его знает, никогда не был силен в ботанике. Заглянул, щурясь, в небесную синеву – глубокую, неестественно яркую. А почему, собственно, неестественно? Людям свойственно объяснять незнакомое через уже известные им вещи. Но что ему известно о небе? Если раньше он не наблюдал такой интенсивной расцветки, почему это должно значить, что он смотрит на небо иного мира? Может, привычный к жизни в городе, где взгляд всюду натыкается на дома, он просто не обращал внимания на то, что происходило у него над головой? Или, может, тут просто воздух чище, без обычного смога?