Широкое течение
Шрифт:
Лицо Гришони слезливо сморщилось, он тоненько вы¬
крикнул сквозь сдерживаемый плач:
— И встану, и буду вкалывать, и покажу! Черти!
Изменники! Ненавижу! Презираю я вас!
И, рывком распахнув дверь, он пропал в темном
вестибюле.
5
В обширных и прохладных залах Третьяковской га¬
лереи сквозь сероватые тени света смотрело на Антона
множество застывших глаз.
Пышные парчовые и бархатные наряды,
венные пейзажи, породистые кони с огненными ноздря¬
ми, батальные действия и портреты, портреты...
Память Аптона не успевала запечатлевать всех лиц,
впитывать всех красок, вмещать всех сцен: наскоро объ¬
яснив картину, Таня тянула его дальше, в другие залы.
Он двигался бесшумно, не ощущая себя, как во сне, —
одно настроение сменялось другим.
Тане больше всего нравилось в Антоне то, как он
преображается; это ей немного льстило, — в его переме¬
не к лучшему было и ее влияние. Он покорял ее своей
жадностью все видеть и знать. И куда бы она его ни
пригласила — в музей, на выставку, на лекцию или еще
куда, он, не раздумывая, соглашался, полностью дове¬
ряясь ей во всем. Один раз они попали в консерваторию
на коннерт Святослава Рихтера. Он играл Баха, играл
хорошо, долго и скучно. Антону казалось, что он повто¬
ряет одну и ту же пьесу несколько раз, — ухо не могло
уловить тех тонкостей в мелодии, которые, наверно, улав¬
ливала Таня. Но он прилежно слушал, как и многие в
зале: застыв в благоговейном умилении перед творения¬
ми великого музыканта, но внутренне изнывая от скуки,
слушатели прикрывали робкие зевки программками. Тол¬
стые .классические книги порой были тоже скучноваты,
но Антон все равно прочитывал их, чтобы потом гово¬
рить о них с Таней. Постепенно речь его обогащалась
новыми словами, именами. «Мартина Идена» он «про¬
глотил» за одну ночь и, потрясенный, бледный, даже как
будто осунувшийся, прибежал в цех, поднялся на второй
этаж к конструкторскому бюро — ждал Таню. Она
встревожилась, увидев его:
— Что с вами? Вы не заболели?
— Я не спал всю ночь, — сказал он взволнованно.—
Читал. Эх, Таня, какой это был человек, этот Мартин'..
Как он шел, как добивался своего!.. И какие сволочи
были вокруг него. Такого человека погубили!.. Взял бы
да и задушил их своими руками.
Таня коснулась пальцами его руки и улыбнулась:
— Я знала, что эта книжка у вас. Я была уверена,
что она вам понравится. Вы немножко похожи на него.
— Что вы! — смутился он. — Скажете
Антону было приятно, что Таня, такая умная, краси¬
вая, уделяет ему столько внимания...
Вот и сюда она пришла именно с ним, и вместе они
в молчании стоят перед картинами.
Вст незнакомая разбушевавшаяся морская стихия,
грозная и притягательная, высокие водяные валы, пени¬
стые брызги, обломки разбитого корабля, темная и
страшная пучина. А рядом спокойная, мечтательная ла¬
зурная гладь, возбуждающая неосознанные желания
ехать куда-то далеко-далеко...
А вот мальчик-подмастерье в рваном фартуке, босой,
с нечесаной головой, вышел в сени к матери и с жад¬
ностью схватил принесенный ею калач. Что-то заныло в
груди при виде этого паренька: вспомнил ремесленное
училище и себя в новенькой форме со светлыми пугови¬
цами, совсем не похожего на этого... Другое время!
— Смотрите сюда, — сказала Таня. — Это Максимов.
«Все в прошлом». Как верно назвал художник свою
картину: действительно, все в прошлом... А какие, долж¬
но быть, были приемы гостей, какое оживление было в
саду, звучала музыка, раздавался смех — молодежь ве¬
селилась. А теперь вот молодость прошла, близких ни¬
кого не осталось — все позади. И эта старая барыня до¬
живает свой век на попечении деревенской женщины-
прислуги. А барский дом, видите, обветшал, окна зако¬
лочены, — умирающая дворянская усадьба...
Антон внимательно вглядывался в изображение, и ему
виделась большая, сложная, незнакомая жизнь. А Таня
уже объясняла другие произведения.
— Изумительные пейзажи, взгляните. Васильев. Ему
было всего лишь двадцать три года... Сколько бы он мог
еще создать, если бы пожил дольше!..
Антону нравилось все, что нравилось Тане. Он по¬
вернулся и обрадовался, увидев до боли знакомое: род¬
ные белые березы, над ними хлопочут грачи, поправляя
обветшавшие за зиму гнезда. Повеяло детством. Антон
подвел Таню к картине Саврасова «Грачи прилетели».
— А вот это я хорошо помню. Карабкался по сучь¬
ям ветел на самые вершины. Выше гнезд забирался.
Хорошо смотреть оттуда — все видно как на ладони.
А деревья раскачиваются от ветра, — страшно и прият¬
но. Лететь хотелось, честное слово! А мать стоит, быва¬
ло, внизу, упрашивает: «Слезай, Антоша, разобьешься!..»
А грачи всполошились, кричат...
Антон замолчал, улыбнулся, растроганный воспоми¬