Шизофрения
Шрифт:
Та ела молча и сосредоточенно. На вопросы не отвечала, на подколки не реагировала. Берегла силы на десерт. Хотя десерт определенно был уже излишним, но инстинкт оказался сильнее разума…
— Давно у вас этот скарабей? — спросил Онуфриенко, дождавшись, когда она облизала десертную ложку, и указал взглядом на золотого жука, украшавшего шею Александры. В вопросе было нечто большее, чем праздное любопытство, поэтому ответ она решила дать обтекаемый.
— Недавно, — положила ложку на край блюдечка и откинулась на спинку плетеного кресла, чувствую каждой благодарной клеточкой желудка как обволакивающая восточная лень, нега и умиротворение расползаются
— Скарабей — очень сильный оберег, — оторвав взгляд от украшения, заметил Онуфриенко. — Ну, что, перекусили? — поинтересовался, разглядывая осоловевшую Александру.
Та лениво кивнула.
— Теперь пусть несут счет, а потом сразу ведите меня домой, — благодушно распорядилась она, удовлетворенная обильной трапезой. — У меня будет сиеста. Возражения опять не принимаются! — предупредила спутника, открывшего было рот, чтобы сказать что-то про пользу послеобеденных прогулок.
— Встать-то сможете? — расплатившись с официантом, он поднялся из-за стола и протянул ей руку, но «невеста» встала самостоятельно и отяжелевшей походкой двинулась к выходу, выгнув спину, чтобы легче было нести округлившийся животик. Старушки за соседним столиком склонились друг к другу и о чем-то возбужденно зашептались, с завистью поглядывая на Александру и с восторгом — на виаграненавистника. К Онуфриенко подбежал метрдотель и, озабоченно поглядывая на гостью, о чем-то спросил по-арабски. Александра поняла только слово «такси». Онуфриенко отказался, указав рукой в сторону дома Гуды.
Развеселившийся Сфинкс проводил Александру взглядом до дверей парфюмерной лавки…
Послеобеденный сон в восточной стране с жарким климатом. Что может быть прекраснее? Его придумали люди, знающие толк в удовольствиях. В него проваливаешься как в пуховую перину. Где там голова? Ее нет. А руки и ноги? Их тоже нет. Сладкая истома убивает мысли, которые принимают смерть с удовольствием. Остаются только смутные видения. Розовые и пушистые. Как мягкие игрушки…
…Свадебный марш Мендельсона ворвался в сон Александры как напоминание о другой жизни. Практичной и циничной. В которой продолжал существовать Кузя и страна, в которой не принято спать после обеда. Можно только дремать за офисным столом, подперев ладонями подбородок падающей головы, и напряженно вслушиваться в окружающие звуки, чтобы вовремя услышать голос приближающегося шефа, босса, руководителя, начальника и множества других ответственных лиц, призванных бдеть и бороться за производительность труда на рабочих местах.
— Как дела, милая? Ты куда пропала? Иван Фомич уже вторые сутки не спит, с ног сбился, тебя из виду потерял, — голос Кузи звучал встревожено.
— Я? Я сплю, Кузенька, — Александра, даже не попыталась разомкнуть веки. — Утром была в пирамиде, а теперь — сплю… в парфюмерной лавке… у Гуды.
Напряженное молчание Кузи свидетельствовало о том, что он пытается соединить в логическую цепь слова «сон», «парфюмерная лавка» и «Гуда».
— Сашенька, — он, наконец, смог выбрать главное, — Гуда — это он или она?
— Гуда? — она приоткрыла глаза и зевнула. — Гуда — хозяин парфюмерной лавки, — снова зевнула, — в которой мы с Сашей живем.
— А Саша, — Кузя снова напрягся, — это он или она?
— Саша? Ну, как ты не понимаешь! — она окончательно проснулась. — Это Онуфриенко. Сокращенно — Эн-Эф-Эр. Мой пациент-шизофреник.
— Может, мне прилететь на всякий случай? — скорбно-встревоженным голосом спросил Кузя.
— Нет, что ты! НФР — безобидное существо, — она снова зевнула, — пребывающее на тонких планах. Они там с Исидой встречаются. Поэтому ему до меня дела нет. Ну, все, пока-пока, Кузенька! Я больше не могу говорить. Целую! — торопливо свернула она разговор, заметив, что дверь в комнату приоткрылась и на пороге появился Онуфриенко с двумя крохотными чашечками в руках.
— Значится, уже проснулась? — с благодушной улыбкой вошел он в комнату. — А я вот чайку зеленого принес. Со сна хорошо помогает в себя прийти, — протянул Александре чашку. — После дневного сна ведь как с похмелья просыпаешься. Все процессы затормаживаются. Я потому днем предпочитаю не спать.
— А сколько времени? — Александра села на кровати и взяла чашку.
— Да уж, считай, солнце село, — Онуфриенко опустился на стул, поднес свою чашку к губам и, полуприкрыв глаза, сделал глоток. Словно в подтверждение его слов за окном протяжно запел муэдзин, призывая правоверных мусульман к вечернему намазу. За ним — другой, третий, четвертый… Звуки эхом покатились по плато, отразились от пирамид и улетели обратно в сторону города.
— Значит, пора ужинать, — заявила Александра, одним глотком допивая чай.
Онуфриенко понимающе кивнул, не спеша допил свой чай, потом поднялся с места и направился в сторону рюкзака.
— Вы, надеюсь, не за перловкой? — Александра вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что кормилец вынимает из дорожного мешка.
— Нет, сегодня на ужин гречка, — повернул голову Сашечка со счастливой улыбкой шеф-повара, приготовившего сюрприз для гостя. Слово «гречка» в его устах прозвучало как «лангусты», а глаза лучились детским простодушием и открытостью.
Любительница каш, не говоря ни слова, принялась оглядываться по сторонам. В поисках чего-нибудь увесистого. Орудие протеста — колонка от походной стереосистемы подвернулось под руку почти сразу. Онуфриенко, даже не заходя на тонкие планы, почувствовал опасность, и мгновенно осознав, что от грозящего возмездия можно спастись только бегством, благоразумно ретировался за дверь, откуда и раздался его голос:
— Александра-а! Я пошутил. Собирайся-ка поскорее. Пойдем ужинать. В кафе на площадь.
— Уже иду, Сашуля, дорогой! — давясь от смеха, ласково сообщила она, водружая орудие войны на место.
Сфинкс на площади встретил ее доброй усмешкой. Показалось, даже подмигнул…
Феерическое световое шоу на плато Гиза закончилось. Возбужденные туристы разъехались на автобусах. Местные торговцы тоже угомонились, отправившись по домам подсчитывать выручку и набираться сил на завтра. Ночь и тишина, будто стараясь наверстать упущенное время, выскочили из пустыни, жадно овладев обезлюдевшим пространством вокруг пирамид, которое отдалось им безропотно и охотно.
Александра, завернувшись в шаль, расслабленно сидела в пластиковом кресле на плоской крыше дома Гуды лицом к лицу с дремлющим Сфинксом, жевала козий сыр и питу, отрывая от круглого ароматного хлеба, прихваченного про запас с собой из кафе, по небольшому кусочку, прислушивалась к цикадным звукам восточной ночи и набивала на мобильнике сообщение Вадиму:
«У меня все ОК. Была в пирамиде. Выжила. Похудела».
Последнее было уже самообманом.
На крыше появился Онуфриенко с крохотным глиняным чайничком и двумя малюсенькими чашечками в руках.