Шизофрения
Шрифт:
«Нет. Ничего хорошего в нем нет», — решила она и обернулась, состроив равнодушное лицо.
— Пора вставать. — хмыкнул ее мучитель. — Покрывало только на место отнесите.
— Милая пижамка! — не преминула заметить Александра, разглядывая серое хлопчатобумажное изделие с пестрым рисунком, пришедшее на смену незабываемой майке.
— Это, значится, не пижамка, а спортивный костюм, — беззлобно ответил Онуфриенко, ласково проведя рукой по животу, будто погладил шерстку незаслуженно обиженного домашнего любимца. — И, между прочим, от Версаче!
— Это вам, конечно, сам Версаче сказал? —
— А то! — не стал возражать Онуфриенко.— А у вас плохо со вкусом, я сразу понял! — пробурчал он добродушно, уже направляясь в ванную.
— И что у нас на завтрак? — почти безразлично смогла поинтересоваться она вслед.
Онуфриенко приостановился в раздумье, будто решая, выпускать пугающий призрак перловки из-под крышки лопоухой кастрюльки или немного подождать?
— Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и…
Александра неосмотрительно успела бросить на него благодарный взгляд до того, как тот продолжил:
— Впрочем, какая разница? Завтракать мы все равно пока не будем. Сначала — медитация. Присоединяйтесь. А потом…
Что будет потом Александра не услышала, потому что дверь в ванную закрылась. Снова расположившись в кресле напротив окна, она терпеливо ожидала «хорошего человека».
«Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и…» — мысли о еде становились навязчивыми. Показалось, что Сфинкс смотрит с сочувственным пониманием. Услышала шаги за спиной и повернула голову. Около холодильника появилась высокая темноволосая загорелая женщина в джинсах и белой майке с иероглифами.
— Хеллоу! — как старой знакомой, улыбнулась она Александре.
— Хеллоу! — кивнула та, нескромно изучая продукты, извлеченные из холодильника и провожая их тоскливым взглядом.
«Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и…» — она поднялась с кресла и сделала несколько шагов по направлению к комнате, предположив, что все перечисленное гастрономическое богатство, может быть, оставлено на столе и даже успела взяться за дверную ручку.
— Ну что, идем медитировать? — вдруг услышала за спиной бодрый голос Онуфриенко, слишком быстро покинувшего ванную комнату.
— Что? — застигнутая врасплох Александра застыла на месте, с трудом заставив себя вернуть из комнаты голодное воображение, уже прошмыгнувшее было за едой.
— Перед посещением пирамиды — медитация очень полезна, чтобы каналы прочистить,— проговорил Онуфриенко, направляясь к двери в дальнем конце зала.
Тяжело вздохнув, она последовала за мучителем, поднялась по узенькой лестнице на плоскую крышу дома и… остановилась в изумлении. В дымке солнечного утра на нее смотрел Сфинкс. Глаза в глаза. Внимательно и строго. Будто спрашивал: «Кто ты и зачем здесь?» Ответа у нее не было. Профессия и тема монографии Сфинкса явно не интересовали. Прямо за знаменитый стражем виднелись пирамиды, верхушки которых уже были освещены первыми солнечными лучами. Чудо света. Единственное, оставшееся из семи. Казалось, к пирамидам можно прикоснуться рукой, и тогда прошлое непременно оживет на кончиках пальцев, потому что и сам дом Гуды как будто стоит на границе между настоящим и прошлым, которые
«Просто от голода голова кружится», — сказала она себе, заметив быстрый взгляд Онуфриенко, и потерла глаза, чтобы смахнуть пелену сентиментальности.
Онуфриенко же расстелил два небольших коврика, поставил между ними курительницу с палочками, чиркнул зажигалкой, дождавшись, когда ленивые сладковатые струйки потянутся вверх, уселся на коврик и указал Александре на другой.
— Располагайтесь-располагайтесь, — поторопил он. — Получите удовольствие. Только обязательно лицом к солнцу.
«Хоть позагораю», — подумала она и принялась устраиваться, размышляя о добровольном «аутизме», впасть в состояние которого ее настойчиво приглашают. А чем же еще может быть медитация — вхождение в состояние «погруженности» в себя и пребывания в своем собственном «внутреннем мире», когда слова и события, происходящие вокруг, или не доходят до сознания вовсе, или приобретают особое символическое значение? Опустилась на коврик с мыслями о том, что если от чего-то нельзя отказаться — эксперимент есть эксперимент — то надо хотя бы устроиться покомфортнее. А удержаться от смеха поможет чувство голода. Наконец, Александра села, скрестив ноги.
— Мне так неудобно, — буркнула она. — А лежа медитировать разве нельзя? — покосилась на Онуфриенко, который наблюдал за ней с нескрываемым интересом.
— Можно, — сказал тот обнадеживающим тоном, — но для начала попробуем сидя.
— И что теперь? — спросила она, скопировав его позу и также как он, положив руки на колени ладонями вверх.
— Теперь? — в голосе Онуфриенко послышалось удивление. — Будем медитировать. Неужели вы действительно никогда этого не делали? — спросил так, что другой бы на ее месте стало стыдно за бессмысленно прожитые годы.
Александра с сокрушенным видом помотала головой, хотя угрызений совести не испытывала. Причем совсем.
— Та-ак, — Онуфриенко смотрел на нее с недоверием. — Сейчас, значится, будем погружаться в себя. Для этого надо отключиться от внешнего мира. Поэтому, просто слушайте меня. Можете не повторять. Просто прикройте глаза, расслабьтесь и постарайтесь ни о чем не думать. У-м-м-м — а-н-н-н… — затянул он. Она послушно закрыла глаза, замерла и попыталась расслабиться под мычание учителя. Через пару минут нестерпимо зачесался нос, но она заставила себя сидеть неподвижно. «Ты сама этого хотела», — убеждала она себя. Звук перешел в такой же тягуче-бесконечный «ху-у-м-м-м». Еще через несколько минут стало полегче. Даже чувство голода куда-то ушло. Видно втянулась.
— Представь… — услышала тихий вкрадчивый голос Онуфриенко, — …темный, густой лес… и ты — в лесу…
Лес представился легко.
— … ты идешь по узкой тропинке, пробираясь сквозь заросли… видишь впереди поляну, залитую солнцем. Иди вперед, выходи на поляну… там солнце… ласковое и доброе… запах травы…
«Надо крем от загара купить. А то все лицо веснушками покроется», — промелькнула несвоевременная мысль.
— … в центре поляны — огромное дерево… в стволе — дверца… открой… вниз ведут ступени… спускайся…